Однако эти голоса далеко не всегда бывают услышаны. Предложенная Фридрихом и его единомышленниками модель «нового самосознания» воспринята значительной частью нынешнего германского общества. В 2006 г. сотрудники Лейпцигского университета провели обстоятельное сравнительное исследование высказываний германских печатных СМИ об отношении к разрушению Дрездена в контексте вины Германии за развязывание Второй мировой войны. Были обработаны 133 материала 15 локальных, региональных и общенациональных изданий за конец октября 2005 г. При этом только в 0,8 % рассмотренных текстов было недвусмысленно сказано о необходимости для немцев «рассматривать себя не только в роли жертв, но и обозначить понимание своего участия в вине» за союзнические бомбардировки [1175].
Публикация Фридриха и дискуссия вокруг нее явились индикаторами важных глубинных процессов эволюции общественного сознания ФРГ. В ходе дебатов о последствиях бомбардировки Дрездена Арнульф Баринг заявил, что современные немцы «не могут сладить с собственными актуальными проблемами», потому что они «утратили исторические пропорции» и «позитивное отношение к прошлому». Поэтому доминантная память о преступлениях режима «не может быть основой идентичности» и лишь «заводит в тупик» [1176].
Ни один из участников дискуссии (как соглашавшихся, так и не соглашавшихся с Фридрихом и его единомышленниками) не счел возможным вспомнить о ненемецких жертвах союзных бомбардировок — о тысячах и тысячах остарбайтеров и советских пленных, погибших во время воздушных тревог. Их не пускали в бомбоубежища, запирали в лагерных бараках, обрекали на мучительную смерть в пожарищах среди руин германских городов… Может быть, такая «забывчивость» современных немцев также свидетельствует о нынешнем уровне исторического сознания ФРГ?
Формируется новая мифология, реализуется попытка отвести массовое сознание от постулатов национальной ответственности и национальной вины за развязывание гитлеровским режимом Второй мировой войны, за преступные методы ее ведения. По убеждению Эрика Францена, тезис о немцах как жертвах войны «выставлен напоказ в качестве индикатора нового самосознания» [1177]. Алейда Ассман пишет в связи с этим о «новом национальном мифе», в рамках которого «размываются границы между жертвами и преступниками», фиксируется «готовность немцев уйти от своей исторической ответственности» и создать для себя «комфортную моральную позицию» [1178]. В немецкий литературный обиход вошел новый термин: «самовиктимизация» (от лат. victim) — провозглашение себя жертвой.
Под лозунгом «Немцы виновны в Первой мировой войне, но не больше, чем другие» [1179] происходит форменная атака на тезис Фрица Фишера о преимущественной роли кайзеровской Германии в развязывании войны. «Die Welt» опубликовала статью, подписанную несколькими немецкими и британскими историками, в которой содержится недвусмысленное утверждение: «Тезис Фишера о целенаправленном стремлении Германии к мировому господству оказался преувеличенным и односторонним… Царившая долгое время трактовка внешней политики германского рейха как воплощение грубости, неуместной силы, агрессивного экспансионизма и постоянных осечек давно уже поставлена под сомнение. Историки в поисках причин войны смотрят уже не только в сторону Берлина, но и в сторону Парижа и Вены, Санкт-Петербурга и Лондона. Вопрос вины был для Германии долгое время центральным. Но германский рейх не был виновен в развязывании Первой мировой войны» [1180].
Вслед за пересмотром итогов «контроверзы Фишера» получают распространение тезисы о «ненужности спора историков». Напомнил о себе Эрнст Нольте, выступив с утверждением, будто бы в развязывании Второй мировой войны виновны (не меньше, чем Германия) Польша и Великобритания [1181]. В историографии ФРГ сохраняется (а порой и настойчиво подчеркивается) тезис о том, что советско-германская война была столкновением двух тоталитарных диктатур. Йорг Баберовски, чья книга «Выжженная земля» [1182] исходит из данного постулата, был удостоен высокой литературной премии на Лейпцигской книжной ярмарке 2012 г. Ведущие германские печатные издания, принадлежащие как к правому, так и к леволиберальному направлениям, выступили при этом с похвальными отзывами [1183]. К сожалению, аргументированные критические оценки «Выжженной земли», принадлежащие авторитетным историкам, не вызвали значительного общественного интереса [1184].
«Der Spiegel», обычно безошибочно реагирующий на колебания вектора общественного мнения, утверждал: «Пришло время, когда просто не годится дискутировать только о нацистском терроре, оставляя в стороне собственные беды» [1185]. Не менее определенно (правда в форме вопроса) высказался «Stern»: «Или уже прошло время немцев-преступников и наступает время немцев-жертв?» [1186]. «Süddeutsche Zeitung» рассматривала тезис «немцы как жертвы» в качестве «альтернативного текста или контртекста в противовес памяти о Холокосте». Газета задавала резонный вопрос: «Не прошла ли Федеративная Республика ту фазу извлечения уроков из собственного прошлого, которая начиная с 80-х годов находится под знаком вины?» [1187]. Явная тревога слышится в словах Свена Оливера Мюллера: «Неужели немцы вновь впадут в состояние гармоничной амнезии “народа-жертвы”, которое противоречит достижениям исторической науки и критической политической культуры?» [1188].
* * *
И все же, все же… Надежду внушает то, как немецкая пресса и немецкая общественность встретили 70-летие катастрофы вермахта под Сталинградом, города, имя которого, по словам газеты «Frankfurter Rundschau», «выжжено огнем в памяти немцев и русских как место судьбоносного, жертвенного перелома» [1189].
В октябре 2012 г. известное издательство «Фишер» выпустило в переводе на немецкий язык книгу «Сталинградские протоколы» [1190], подготовленную Йохеном Хелльбеком — немецким историком, работающим в США. В книге воспроизводятся стенографические записи 130 бесед с 215 участниками и свидетелями Сталинградского сражения, сделанные членами Комиссии по изучению истории Отечественной войны, которая была создана в декабре 1941 г. и возглавлялась членом-корреспондентом АН СССР (впоследствии академиком) Исааком Минцем. Интервью, в которых воплотилась неостывшая правда войны, проводились непосредственно в ходе боевых действий в Сталинграде или сразу после их завершения. Собеседниками историков были генералы, командиры и политработники всех рангов, сержанты и рядовые красноармейцы, матросы Волжской военной флотилии, медсестры, бойцы добровольческих истребительных батальонов, партийные работники и рядовые жители Сталинграда… Мы слышим живые голоса, с беспощадной откровенностью рассказывающие о трагедии отступления и о радости победы, о мужестве и жертвах защитников города и мирных жителей города на Волге, о повседневности великой битвы. Перед нами не имеющий себе равных комплекс документов oral history, являющийся неограниченным полем для серьезных научных исследований.
Однако в течение почти семи десятилетий коллекция драгоценных для нашей и мировой истории свидетельств, которая была передана на хранение в Научный архив Института истории АН СССР (ныне Институт российской истории РАН), оставалась незамеченной и неизученной научным сообществом нашей страны. Неотретушированная правда о Сталинграде не соответствовала формату предписанной свыше монументально героической легенды.