Святые, коим поклонялись в Англии, оказались не столь податливы, как английские имена, и их история в период после завоевания представляет противоположность тому, что происходило в антропонимике. Сразу после 1066 года нормандцы, похоже, с недоверием и насмешкой воспринимали местных святых. Завоевательный поход привел их из местности, где царил один пантеон хорошо знакомых им святых, в страну с совершенно иными, чуждыми и раздражающими святыми и непривычными именами. Первый нормандский архиепископ Кентерберийский Ланфранк пишет: «Эти англичане, среди которых мы живем, воздвигли себе святых, которым поклоняются. Но иногда, когда я перебираю в памяти их собственные рассказы о том, кем раньше были эти святые, я не могу не усомниться в качестве их святости»{933}. Частично он опирался на свои сомнения, когда изъял из кентерберийских обрядов поклонение св. Эльфги и св. Дунстану{934}. В аббатстве св. Альбана произошло повальное разрушение гробниц донормандских святых, это было сделано при первом нормандском аббате, который счел своих англосаксонских предшественников «неотесанными и неграмотными» (rudes et idiotas){935}. Последовавшее соперничество между культами и вызванная им напряженность в обществе ярко описаны в следующем рассказе, взятом из жития и чудес англо-саксонского святого Этельберта:
«По соседству с местом, где была построена церковь мученика [Этельберта], жил человек по имени Виталий, который был нормандского происхождения. Из-за великой извечной ненависти между англичанами и нормандцами он считал нашего святого недостойным чести и почитания. В один из дней, когда жена его всегда ходила в церковь, он заставил ее пойти в другую церковь и принять там торжественный обряд очищения. Она исполнила службу и вернулась. Виталию же случилось войти в дом некоего рыцаря великого благочестия по имени Годискальк, и хозяйка дома, Лесельма, обругала его за то, что он осмелился с таким непочтением отнестись к церкви святого Этельберта. Он, однако, раздираемый душевной болезнью и полубезумный, сказал: “Я бы скорее заставил свою жену молиться на ясли моих коров, чем на того, кого называете вы Этельбертом”. Сказав это, несчастный тотчас пал на землю и умер на глазах у всех»{936}.
Однако не всегда культовые симпатии завоевателей имели столь ограниченные рамки. Крупные церкви, вложившие в своих святых большие средства, сохранились. Приезжая знать постепенно становилась знатью местной. К концу XII века в гробницах старых святых можно было встретить прихожан как английского, так и нормандского происхождения. Символический апогей наступил в эпоху правления Генриха III. Выходец из французского аристократического рода, Генрих повелел захоронить свое сердце в Фонтевро в долине Луары, одновременно оставаясь горячим сторонником св. Эдуарда Исповедника, последнего короля из династии Уэссекс, скончавшегося в 1066 году. Генрих пожертвовал тысячи фунтов на возведение в Вестминстерском аббатстве подобающего последнего пристанища этому англосаксонскому правителю, причисленному к лику святых. Позднее гробница была перестроена на французский манер. В 1239 году Генрих окрестил в честь св. Эдуарда своего первого сына и таким образом стал первым королем после нормандского завоевания, избравшим для своих детей англо-саксонские имена. История Генриха показывает, что зеркальным отражением нормализации английских имен стало заимствование местных культов эмигрантскими французскими правящими и аристократическими фамилиями.
Из этого английского эпизода видно, как завоевание влекло за собой распространение одного из элементов языковой культуры завоевателей — антропонимики, одновременно открывая эти языковые элементы влиянию чужих культов. В эпоху Высокого Средневековья процессы миграции и новые территориальные завоевания имели много схожего. Когда англичане и валлийцы переселялись в Ирландию, они приносили с собой свои культы{937}. Жители Дублина в XIII веке при свете 800 свечей отмечали праздник св. Эдуарда, а День св. Давида в ирландском Манстере в начале XIV века стал традиционным сроком для договоров аренды. На такого рода заимствования особенно сильное воздействие оказали крестовые походы. С одной стороны, странствующие крестоносцы собирали в пути новые реликвии. Граф Роберт Фландрский, направляясь в войско во время первого крестового похода и проходя через Апулию, прихватил «часть волос благословенной Божьей Матери… и реликвии св. Апостола Матфея и Николая, исповедника Христова, чьи тела, несомненно, хранились в Апулии»; он отослал их своей жене во Фландрию. Через три с лишним года, возвратившись из Иерусалима, «он привез с собой руку св. Георгия Мученика и передал ее церкви Анхина»{938}. В результате разграбления Константинополя в 1204 году по всей Европе в последующие годы было разнесено огромное количество реликвий и их фрагментов. С другой стороны, крестоносцы несли на Восток святых Запада. В 90-е годы XII века в Антиохии разгорелся конфликт между франкским и армянским населением по поводу того, должна ли одна часовня быть посвящена армянскому святому Саркису или св. Иларию из Пуатье — пример еще одного заимствованного культа{939}. Спустя поколение, дабы воздать должное заслугами англичан, участвовавшим в захвате в 1219 году Дамьетты, две городские мечети были преобразованы в церкви и посвящены английским национальным святым — Эдмунду Мученику и Томасу Бекету{940}. Сооружение святилища в честь саффолкского святого в крупном египетском портовом городе наглядно демонстрирует новый, международный характер, который приобрело поклонение святым.
Однако нарисованную нами картину осложняет еще один фактор. Дело в том, что перенос некоторых имен и культов святых из одной части Европы в другую, будь то путем завоевания или иначе, еще не есть самое главное, что происходило в XII и XIII веках. Одновременно по всему католическому миру менялась сама модель наречения и отправления культов. Повсюду все большее распространение получали «универсальные» святые и культ Христа. В средневековой Европе святые апостолы, в первую очередь Петр и Иоанн, Богоматерь, сам Господь в лице Святой Троицы, Спасителя или Тела Христова оттесняли на второй план старых местных святых. Так, в XII веке для валлийских церквей «универсальные» святые — такие, как Пресвятая Богородица или Петр, — служили дополнительными покровителями, как бы подкреплявшими своим авторитетом безвестных местных святых{941}. В XIII веке, после прихода религиозных братств, «культы универсальных святых и их реликвий в Британии стали приобретать большое влияние»{942}. Вслед за этим начали меняться и европейские традиции наречения детей, поскольку родители, близкие и священники стали выбирать детям имена в честь этих, общепризнанных святых. Если в Раннем Средневековье практика наречения носила в высшей степени локальный характер, то теперь ей на смену пришла более стандартизированная модель, в которой детей все чаще нарекали именами универсальных святых.
Трансформация и конвергенция — вот два термина, которыми можно описать эволюцию антропонимической традиции в средневековой Европе. Для иллюстрации этих процессов возьмем примеры двух конкретных семей (см. генеалогическое древо на рис. 5 и 6){943}. Первый пример — это династия шотландских королей, второй — правителей Мекленбурга (которые ранее правили язычниками-славянами ободритами). В первом случае мы имеем детальную генеалогию, уходящую в глубь Раннего Средневековья; во втором вынуждены довольствоваться именем основателя рода, жившего приблизительно в середине XII века (его связь с ранними правителями ободритов вероятна, но не доказуема). Таким образом, абсолютная хронология двух родов различна, но в относительном выражении она поразительно похожа. Наример, Дункан, Малькольм и Дональд — имена, которые в Европе XI века можно было встретить только в Шотландии. Точно так же Никлот, Пржибислав и Вартислав однозначно говорят о славянском происхождении своих владельцев. Однако в истории обеих династий угадывается момент — в шотландском случае это конец XI века, в мекленбургском — конец XII, — когда в ономастике произошли решительные перемены. Шотландцы минуют короткий период увлечения англо-саксонскими именами и быстро приходят к довольно синкретической модели, в которой гэльские имена становятся редкостью. В пятом колене после Дункана I только два из двенадцати имен имеют гэльское происхождение (причем единственное гэльское мужское имя принадлежит боковой ветви). Так же отчетливо эти изменения можно видеть и в роду правителей Мекленбурга. После 1200 года в выборе имен для своих отпрысков они испытывали сильное влияние немецких заимствований. В колене конца XIII века есть только одно славянское имя из шестнадцати.
