Ознакомительная версия.
Я же задам два более конкретных вопроса, без ответа на которые мы будем изучать историю 2—3%, даже 0,1% населения России так, словно это и есть вся история государства и общества российского.
1. Не дворяне — то есть и крестьянство разных губерний, и священники, и мещане, и старообрядцы, и казаки — все эти группы русских туземцев и сталкивались с петровскими реформами, и участвовали в войнах с Турцией и с Пруссией. На глазах этих людей (в той же степени, что и на глазах дворян) происходило раскрепощение дворянства.
Так вот: как сами–то эти люди воспринимали события, которым они были то свидетелями, то участниками? Чем были эти события не с точки зрения дворян и не с официальной точки зрения Российской империи, а с точки зрения нравственных и культурных ценностей их собственных сословий?
Кстати, а какое воздействие оказывали эти исторические события на историю того или иного сословия или его части? Что некоторые группы казаков ушли из Российской империи как раз в ходе «реформ Петра I», — это известно. Но ведь тут перед нами пример очень простой, механической связи между событиями.
Но вот в конце XVIII века Семён Уклеин, примыкавший к старообрядцам–духоборам, основывает новую конфессию — молоканство. Интересно было бы проследить, какое влияние оказали издававшиеся в Российской империи книги, ведомые ею войны, приход к власти Екатерины II, закрепощение крестьянства на догматы этой конфессии, принятые ею постулаты, её внутреннюю и внешнюю историю. В данный момент такие исследования совершенно отсутствуют.
2. Как изменялись сами «русские туземцы», разные группы «туземцев» в ходе исторического процесса? Вряд ли разные группы крестьянства, посадских людей, казаков и священников одинаковы в 1720 и 1800 годах или, скажем, в 1770 и 1830–м. Должны ведь изменяться не только их численность или состав (что иногда фиксируется историками), но и их представления о самих себе, отношение к государству, к другим сословиям.
Не говоря ни о чем другом, ведь «туземцы» могут европеизироваться разными способами, и совершенно не обязательно путем включения в число «русских европейцев». До сих пор ни одно историческое исследование не посвящено этому важнейшему вопросу: самостоятельной модернизации не дворян в Российской империи.
Пока нет работ, освещающих оба вопроса (огромных вопроса, вне сомнения), мы изучаем даже не два параллельных процесса, никак не связанных между собой. Мы изучаем историю одного из русских народов так, словно это и есть история обоих народов одновременно — ведь «русских туземцев» как бы и не существует.
Порой нам даже удается себя в этом убедить.
И более того. Вся уже написанная русская история XVIII и XIX веков волей–неволей написана так, словно дворянство, а потом дворянство и интеллигенция — это и есть весь российский народ. Историк, даже не склонный ни к какой тенденциозности, вынужденно опирается на письменные источники, то есть на то, что оставлено людьми изучаемой эпохи. В каком–то случае он легко подвергнет документ «внутренней критике», то есть поймет, какие реалии жизни, даже не проговоренные в документе, заставили написать его так, а не иначе.
Читая высказывание почтенных господ сенаторов о том, что «у нас среди крестьян умных людей нет», историк обречен улыбаться. Нет никаких проблем в том, чтобы сразу понять, — материалы Комиссии Петра Шувалова написаны в интересах одного сословия, и судя по всему — одним из политических лидеров этого сословия.
Но во множестве других случаев историки оценивают исторических деятелей так, как их оценило только одно сословие — дворянское. Дворянству было угодно считать Анну Ивановну и особенно Бирона чудовищами, а время их правления — эксцессом.
Но было ли это время эксцессом с точки зрения всего остального населения Российской империи? Сомнительно! Потому что даже военные команды, вышибавшие недоимки по законам военного времени, — это лишь прямое продолжение политики Петра, размещавшего воинские части на территории губерний, то есть фактически оккупировавшего собственную страну собственной армией. К тому же карательные экспедиции за недоимками предпринимались и при Екатерине I и при Петре II. Масштаб другой? Может быть…
Но мог ли «простой народ» разглядеть тут приливы и отливы и связать их с годами правления императоров? Тем более, что документы заседаний Сената и Указы очередного императора–однодневки им если и были известны — то только в том виде, в котором они оглашались специально для них. А политика правительства оставалась тайной за семью печатями для 99% российского населения.
Очень может быть, бироновщина никогда и не существовала в сознании народа, как какой–то особый период. Было так — продолжение жестокостей времен Петра, и только.
Точно так же нам не известно народное отвращение или ненависть к немцам. Для дворян (онемечивавшихся все сильнее) быть русскими патриотами означало плыть в русле официальной идеологии. Но для не дворян (кроме служилых не дворян–разночинцев) придворная идеология или идеология служилого класса просто не существовала, а немцы им ничего плохого не сделали — ни с теплого местечка не вытеснили, ни повышать квалификацию не заставили.
Так же точно и последующие цари — Елизавета, Пётр III, Екатерина II, Павел I — оцениваются нами только с дворянских позиций. Большая часть всевозможных «открытий» — «А оказывается, о Павле–то вот ещё что думали!!!» связана именно с этим: историк привлекает материалы не дворянских источников. Чаще всего оценки императоров и их политики дворянами и не дворянами — расходятся. И обожание «матушки Екатерины», и отвращение к «голштинскому чертушке» и к «уродцу» Петру III, и неприязнь к Павлу I и его политике на поверку оказываются чисто дворянскими феноменами. И получается, что мы и впрямь вовсе не в переносном смысле слова и не в порядке художественного образа — мы изучаем историю 1% населения России так, словно этот 1% и есть все 100%. Что и печально, и неправильно.
Глава 7
РОССИЯ БЫВШАЯ И НЕБЫВШАЯ
Попробую еще раз назвать особенности той России, которая состоялась после петровского погрома и долгих судорожных шараханий из стороны в сторону: дворцовых переворотов 1725—1762 годов.
1. Состоялась страна, народ которой фактически разделён на два разных народа с разными нравами, культурой и чуть ли не разными языками.
Один из этих народов, составляющий не больше 3% другого, живет за счет всей остальной страны.
2. Россия состоялась как страна «хронической модернизации». Страна, которая официально заявляет своей целью догнать Европу, но правящий слой которой никогда не допустит, чтобы это на самом деле произошло.
Привилегии правящего слоя этой страны, «русских европейцев», объясняются тем, что они ведут остальной народ. Конец модернизации будет обозначать и конец их привилегий, — то есть будет означать то же самое, что революция для правящего класса.
3. В России, состоявшейся к эпохе Екатерины, свободы стало намного меньше, чем было сто лет назад.
Состоялось примитивное рабовладельческое государство, устроенное очень просто и потому почти неспособное развиваться и изменяться.
И потому в этой состоявшейся России все более неизбежна опустошительная гражданская война этих двух народов. Скорее всего, это должна быть война на уничтожение — ведь эти два народа все хуже понимают друг друга.
Эх, кабы Волга–матушка, да вспять побежала!
Граф А.К. Толстой
Всегда интересно рассчитать — а как бы могли пойти события, если бы не родился какой–то исторический деятель (Гитлер, Ленин, Сталин — в качестве примеров). Или если бы прожил подольше тот, кто умер совсем молодым. Академик М.И. Будыко даже полагал, что не умри Александр Македонский в 34 года, он бы с большой степенью вероятия успел совершить еще один поход — на запад. И тогда мировая Римская империя сложилась бы не как греко–римское государство с двумя языками, латынью и греческим, и с двумя центрами, — Италией и Элладой.
«…Если бы его (Александра Македонского. — А. Б.) жизнь продлилась хотя бы на десять лет», у европейских народов мог бы быть только один античный предшественник — эллинизм. «Это означало бы использование народами Европы одного алфавита… и большее культурное единство Европы по сравнению с известными нам результатами её исторического развития»
[94. С. 66]
Уж тем более легко представлять себе альтернативные варианты истории, возникшие в эпоху дворцовых переворотов. Уж очень откровенно связаны перспективы движения в ту или иную сторону с тем, кто оказывается во главе государства, от монарха. Возникает несколько вариантов виртуальной истории: того, что не состоялось, но что вполне могло бы быть, стоило прожить подольше любому из тех, кто сидел на престоле с 1725 по 1762 год. Итак, несколько виртуальностей, хороших и не особенно.
Ознакомительная версия.
