Обилие в «Петре Бориславиче» гипотез поражает. И это можно рассматривать в качестве определенного достоинства данной работы, поскольку открывает огромное количество новых направлений изучения одного из выдающихся памятников Древней Руси.
В этом, однако, кроется и один из самых существенных ее недостатков. Дело в том, что в ней имеется значительное число скрытых предположений и догадок, без которых доказательство основной гипотезы невозможно. Они присутствуют в построениях автора в неявной форме, но зачастую определяют направление поисков и методику работы с источниками. При этом у читателя, особенно непосвященного, может создаться впечатление, что «Петр Бориславич» завершенное исследование, результат достаточно строгой системы доказательств. Между тем перед нами, по существу, лишь детальное изложение рабочей гипотезы. Это не столько результат научной разработки проблемы, сколько ее отправная точка.
Приложение 3
ЧИТАЯ Л. Н. ГУМИЛЕВА
Общественные кризисы всегда связаны с разочарованием в прежних системах ценностей. То, что еще совсем недавно было исполнено значениям, имело, казалось бы, непреходящий смысл, вдруг становится пустым и никчемным. При этом, естественно, изменяется не столько окружающая реальность, сколько сами люди, системы их восприятия и представлений. Они сами отнимают смысл у того мира, который существовал прежде и (по большей части) еще долго продолжает существовать в их собственном сознании. Однако если раньше он представлялся нормой, единственной объективной реальностью, то теперь чаще всего вызывает раздражение, стремление уйти от него. Именно поэтому в годы кризисов люди так нуждаются в теориях, которые помогли бы по-новому структурировать реальность, наполнить ее новыми значениями и смыслами.
Наиболее болезненно подобные идейно-теоретические катаклизмы сказываются на историке-преподавателе. На педагогическом поприще его коллеги- естественники в гораздо меньшей степени зависят от идеологической конъюнктуры, а академические коллеги-гуманитарии (в частности, историки и философы) могут на неопределенный период взять тайм-аут, чтобы спокойно разобраться в существе дела, примерить на конкретный материал новые теоретические подходы. Учитель же истории должен, несмотря на все сложности, недоумения и недоразумения, ежедневно входить в класс и продолжать объяснять юным гражданам страны то, что пока не понятно академикам.
При всех недостатках, теория общественных формаций была (по крайней мере, для школы) чрезвычайно удобна и действенна. По определению замечательного философа М. К. Мамардашвили, она чистый кретинизм, до предела упрощенная концепция позволяла
«…запихнуть весь мир в самую маленькую головку, в полуатрофированный мозг человека, не желающего сделать даже усилия, чтобы попытаться думать; а тут пожалуйста: весь мир в вашем распоряжении без малейшего усилия с вашей стороны. И что удивительно весь мир с удовольствием лезет в эту схему»[718].
Отказ хотя бы внешний от марксизма (реально отречься от него гораздо сложнее, если вообще возможно: основы этой теории заложены в каждого из историков не только старшего, но и среднего поколения, с детства почти намертво) заставил срочно искать паллиатив, способный хотя бы в какой-то мере компенсировать эту тяжелейшую методологическую и что особенно важно для школы (прежде всего, средней, хотя эта проблема не обошла и высшую) методическую потерю. Вероятно, именно поэтому такой популярностью сегодня пользуются теоретические и квазитеоретические работы самого различного качества. Среди них труды Л. Н. Гумилева занимают, пожалуй, особое место.
Имя Льва Николаевича Гумилева (1912–1993) всегда было окутано неким романтическим флером. С одной стороны, это было связано с его происхождением из семьи выдающихся русских поэтов, с другой с теми гонениями, которым при советской власти подвергались все члены этой семьи, включая и самого Льва Николаевича. Интерес к его трудам, не вписывавшимся в идеологический стандарт, всегда был велик. Однако прежде ознакомиться с ними было не так просто: публикации отдельных книг и статьи в специальных журналах явно не могли удовлетворить все возраставший спрос на экзотические по тем временам теории, развивавшиеся в них. Зато в последние годы на читателей обрушилась просто-таки лавина монографий Л. Н. Гумилева[719]. Его работы ярки и необычны, подходы, развиваемые в них, широки, сторонники многочисленны. И все-таки, наверное, у любого, кто начинает знакомиться с теоретическим наследием этого незаурядного мыслителя, чтение его исследований не может не вызвать определенной настороженности.
Пожалуй, прежде всего это связано с некоторой недоговоренностью. Теория колебательного развития этносов неразрывно связана с представлением о пассионарности (она определяется автором как необоримое внутреннее стремление… к деятельности, направленной на осуществление какой-либо цели[720]) и базируется на ряде категорий, которые самим Л. Н. Гумилевым сколько-нибудь точно не определены (биогеохимическая энергия, переходящая в энергию пассионарную, которая в свою очередь создает этническое поле; признак пассионарности, передающийся на генетическом уровне; пассионарный толчок, неизвестно чем или кем дающийся и порождающий пассионарные мутации; пассионарии, субпассионарии и гармоничные особи и т. п.). Присутствие таких принципиально неформализуемых понятий позволяет охарактеризовать построения Л. Н. Гумилева не столько как строгую научную теорию, объясняющую исторический (природно-этнический, по определению самого Л. Н. Гумилева) процесс, сколько как художественный образ, описывающий его. Об этом же говорят и выделяемые Л. Н. Гумилевым периоды в развитии этнического цикла: подъем, акматическая фаза, надлом, фаза инерции (осень этноса), обскурация (сумерки этноса), жизнь этноса после конца. Показательно, что названия этих фаз (начало и конец которых, очевидно, могут выделяться лишь интуитивно, на неформальном уровне восприятия) представляют собой откровенные метафоры, каковыми сами фазы по существу своему и являются.
В то же время обилие научных терминов (преимущественно из арсенала дисциплин естественного цикла) в рассуждениях Л. Н. Гумилева может создавать и, по-видимому, создает у большинства читателей впечатление научности и самой теории, которой, следовательно, должны быть присущи строгость, логичность и непротиворечивость. Однако даже тем, кто безусловно признает научность концепции исторического процесса Л. Н. Гумилева (рассматривая ее как прозрение, базовую интуицию, умозрительное видение, не нуждающиеся в логическом обосновании), приходится признать:
«…при всей привлекательности и, скажем так, эмоциональной убедительности в пассионарной концепцииъ слабо прояснены многие вопросы, в том числе и фундаментальные»[721].
Вклад Л. Н. Гумилева в развитие отечественного гуманитарного знания не ограничивается концептуальными построениями. Величайшей заслугой ученого является его открытие для широкого круга читателей, и в первую очередь для школьников, огромного мира, простирающегося на восток от Руси. Глубокое изучение народов, живших на краю Ойкумены древнекитайской цивилизации (не говоря уже о цивилизациях европейских), собственно и составило ту почву, на которой выросли теоретические модели Л. Н. Гумилева. Ученому удалось разрушить стереотипы восприятия дикого Востока не только обыденным сознанием, но и широкими научными кругами, пробить брешь в сугубо европоцентричном официальном взгляде на историю Руси-России. Роль восточного фактора в развитии Древнерусского государства, русских княжеств XII первой трети XIII в., взаимодействие и взаимовлияние русских земель, Великой Монгольской империи и Золотой Орды вот тот колоссальный комплекс проблем, изучение которого сегодня во многом определяется прямым или косвенным влиянием трудов Л. Н. Гумилева.
Однако в конкретно-исторических реконструкциях Л. Н. Гумилев не всегда достаточно убедителен. Мало того, приводимый им фактический материал сплошь и рядом далеко не безупречен и нуждается в серьезной проверке. Конечно, и в этом можно увидеть благотворное влияние исследований Л. Н. Гумилева: критический анализ их сам по себе предполагает обращение к тому комплексу источников, которые прежде оставались на периферии исследовательских интересов, а следовательно, более глубокое изучение тех сложнейших этнических и культурных процессов, которые были связаны со взаимодействием Руси и Великой степи. Тем не менее, повторю, чтение собственно исторических работ Л. Н. Гумилева должно обязательно сопровождаться тщательной проверкой фактической базы, на которую опирается исследователь. Без этого, к сожалению, невозможно судить о степени обоснованности выводов, к которым подводит читателя Л. Н. Гумилев.
