Игорь Шумейко - Романовы. Ошибки великой династии

Ответ Сперанского

В молодости царь Александр проехал в компании с Михаилом Сперанским почти всю Европу. Что и говорить – контраст. « Дистанции огромного размера …» И на обратном пути, подъезжая уже к Петербургу, царь спросил: «Ну, Михал Михалыч, и как тебе?..»

Ну, всё же было ясно. Наблюдали-то из одного окошка! Ответить так – выйдет, что ты не патриот. Ответить сяк – неискренен с царём…

Мне всегда казалось, что именно честность ответа Сперанского дала ему запас монаршего доверия, уважения, так что, пройдя сквозь все интриги и опалы, он, сын бедного дьячка, в окружении князей и графов… ещё и через 25 лет заседал в Государственном совете, судил декабристов.

–  Ваше величество, – ответил тогда Сперанский, – у них законы лучше, а у нас люди лучше.

Думаю, что, говоря «законы» , Сперанский имел в виду не конкретные «Кодексы», тома на полках, «Своды», а шире – «порядки» …

Только не сочтите это за пропаганду придворной ловкости или практический совет: дескать, если судьба догадает вам проехаться по Европам вместе с Путиным или Медведевым, то вы уж смекайте, как надо отвечать!

Нет. Сперанский, мне кажется, высказал настоящий Объективный исторический Закон, парящий неизмеримо выше всех сотен марксовых, до– и послемарксовых томов. Я только чуть-чуть подправлю и разовью формулировку Михал Михалыча далее:

При хороших законах (порядках) – могут жить… и плохие люди.

При… таких как у нас – могут (вы)жить только хорошие люди.

То есть я этим не утверждаю, что люди там – плохие или хуже наших.

Смысл моей формулировки следующий: само выживание там ещё не доказательство человеческих качеств. « Там», в отличие от «у нас» , – людей мог поддержать ещё и заведённый Порядок.

Собственно, их законодатели, общественные деятели, государствоустроители к этому и стремились – к организации жизни, независимой от разных эфемерностей, вроде души.

У нас же люди должны поддерживать Закон (Порядок), в общем, то , что при случае самих их вряд ли поддержит. Что говорит не только о знаменитой «русской жертвенности», но и о другом извечном нашем признаке (свойстве) – вере в то, что где-то, когда-то всё равно разберутся: кто поддерживал по мере сил, а кто лишь облокотился, прислонился к России.