Пушкин очень весело встретил Федора Фролыча — ведь тот приехал к нему от своего хозяина Смирдина договориться о новом издании сочинений поэта.
Смирдин боялся пушкинского «Современника» как возможного опасного Конкурента своему ходкому журналу «Библиотека для чтения», и настолько, что даже предлагал поэту пятнадцать тысяч рублей отступного — лишь бы Пушкин не открывал «Современника». Деловые отношения между обоими издателями были очень тесными.
Цветаев уехал.
Пушкин сел за стол и снова работал. Написал деловое письмо Ишимовой, автору книги «История России в рассказах для детей», — Ишимова сотрудничала в журнале.
Пробило час.
Детей еще с утра отвезли в гости к княгине Ек. Н. Мещерской, дочери Н. М. Карамзина, — и в доме наступила тишина. Пушкин встал из-за стола, принял ванну, надел чистое белье. Вышел было в бекеше, но вернулся с улицы — мороз! Велел подать большую шубу и пешком пошел до извозчика.
Около двух пополудни подали лошадей Наталье Николаевне — она поехала за детьми: время им домой! На Дворцовой набережной ее выезд встретился с извозчичьими санями, в которых ехал Пушкин с Данзасом. Она их не заметила и спокойно вернулась домой около четырех. В комнатах зазвенели детские голоса, началась беготня.
Январские ранние сумерки заливали комнаты, в окнах гасли розовые снега. Стемнело. Пробило шесть. Прислуга, как обычно, замелькала в столовой, в буфетной, зазвенела посуда— накрывали стол к обеду: Пушкины обедали поздно, на английский манер, после семи.
Наталья Николаевна в своей комнате сумерничала со средней сестрой Азинькой — о Коко говорили сестры взволнованно, о старшей, как-то она теперь со своим мужем Жоржем Дантесом? Молодые! И что напишет им об этом маменька Наталья Ивановна? Она молчит. Долго нет писем:
Наталья Николаевна позвонила: «Дайте свечи!» Горничная Груня внесла в полутёмную комнату две горящие свечи с перламутровыми щитками на подсвечниках. Пора было обедать, ждали только Александра Сергеича…
К парадному подъезду медленно подъехала карета, внизу гулко хлопнула дверь, послышались голоса, потом шаги — кто-то быстро шел через буфетную, через столовую, шел прямо, без доклада. Зашевелилась гардина, показалась высокая фигура К. К. Данзаса, как всегда, с рукой на перевязи — полковник был ранен еще в Турецкую кампанию.
Сестры переглянулись, разом вскочили с дивана, Наталья Николаевна прижала руки к груди.
— Не волнуйтесь! — хрипло с морозу выговорил Данзас. — Александр Сергеевич только что стрелялся… С Дантесом… Легко ранен… Нет, нет — не опасно! — вытянул он руку на испуганное движение Натальи Николаевны.
— Где, где он? Господи…
— Его несут!
Наталья Николаевна ринулась птицей через столовую в прихожую. Морозом тянуло с мраморной, с колоннами, парадной лестницы, со всего дома сбегались люди, слышалось аханье, шепот, на полированных мраморах скользили отблески свечей. Высокий дядька Никита Тимофеич нес легко вверх по ступеням Пушкина. Поэт курчавой своей головой припал к его плечу, левая рука висела бессильно.
Наталья Николаевна вскрикнула, в обмороке опустилась на ковер. В кабинете две женщины уже хлопотали, стелили постель на диване. На письменном столе зажгли свечи под зеленым абажуром.
Кабинет поэта, убежище сосредоточенных раздумий, медлительных и озабоченных изысканий; вдохновенных прозрений, кладовая драгоценных всенародных мыслей, превращался в госпиталь.
Врача на поединке не было, домашние растерялись, распоряжался сам Пушкин — сам приказал подать чистое белье… Его уложили на диван.
За врачом наконец кинулся Данзас. Сперва поскакал он к придворному лейб-медику Арендту — нет дома.
К Саломону — нет дома.
К Пирсону — нет дома.
В Воспитательный дом — там нашел доктора Шольца.
— Но я же акушер! — сказал Шольц. — Я вам бесполезен… Я привезу сейчас врача.
Шольц привез наконец доктора Задлера, который наложил на рану компресс.
Приехал доктор Спасский, домашний врач Пушкиных, приехал и доктор Арендт. Доктор Арендт, осмотрев рану, в ответ на твердые настойчивые вопросы Пушкина, продиктованные необходимостью привести в порядок дела, объявил, что возможен худший исход. Доктор Спасский предложил Пушкину послать за священником. Пушкин согласился.
Шла среда, 27 января.
Доктор Арендт уехал от Пушкиных во дворец — доложить о дуэли императору, обещал вернуться к одиннадцати. Тем временем разыскали священника о. Петра из церкви Спаса Конюшенного, в кабинете зажгли свечи, запахло ладаном. Отец Петр исповедал и причастил поэта, как исповедовались и причащались его деды и прадеды.
Весть о дуэли разлетелась по Петербургу мгновенно. К Пушкину приехали встревоженные Жуковский, князь Вяземский с женой, А. И. Тургенев, граф Виельгорский, князь Мещерский, Валуев, бывшая фрейлина старуха Загряжская — тетка сестер Гончаровых. И эти, и многие другие, то уезжая, то вновь приезжая, не покидали раненого до самого смертного его часа.
Наступила ночь на четверг 28 января.
Доктор Арендт вернулся после полуночи — царь был в театре, доктор его не застал, оставил письмо. Вернувшись из театра, царь вызвал Арендта, вручил ему писанную карандашом записку, поручил поехать к Пушкину и прочесть ему написанное.
Доктор Арендт торжественно и, конечно, с немецким выговором прочитал Пушкину следующее:
«Есть ли бог не велит уже нам увидеться на этом свете, то прими мое прощение и совет умереть по христиански, — наставлял его царь, — и причаститься, а о жене и детях не беспокойся. Они будут моими детьми, и я беру их на свое попечение».
Доктору Арендту было приказано немедленно вернуться, письма не оставлять и доложить об исполненном поручении: «Я жду, не буду ложиться!» — сказал царь.
Арендт уехал.
Тянулась долгая зимняя ночь. Мучительная ночь. Пушкин остался наедине с Данзасом и диктовал ему последние деловые распоряжения, в частности, перечислил все свои долги, не оформленные документами. В соседней комнате, отделенная от больного только одною дверью, всю ночь мучилась его жена. Время от времени она беззвучно, как привидение, прокрадывалась в кабинет — стояла затаившись. Пушкин не мог ее видеть со своего дивана, однако каждый раз чувствовал, как она входила, и требовал — отведите ее! Он очень страдал и не хотел, чтобы она видела его муки.
Около четырех часов утра боли в животе усилились, стали невыносимы. Послали за Арендтом, тот приехал. Боли были нечеловеческие, глаза Пушкина выкатывались, лицо его заливало потом, руки холодели, пульс исчезал. Но поэт сдерживался — боялся тревожить жену.
Страдания были так велики, что, улучив время, Пушкин тихо приказал слуге — верному своему Никите достать из письменного стола ящик и подать ему. Никита приказание исполнил, однако зная, что в ящике пистолеты, упредил Данзаса. Тот сейчас же бросился к раненому и нашел у него пистолет, уже спрятанный под одеялом.
Пушкин прямо сказал, что хотел было застрелиться из-за нестерпимых болей.
И все-таки муки одолели: Пушкин не выдержал, закричал в голос, забился в конвульсиях, едва не свалился с дивана. На великое счастье, как раз в эту минуту Наталья Николаевна погрузилась в короткий глубокий сон и не слыхала страшного крика…
К утру 28 января боли несколько утихли, хотя лицо поэта и выражало страдание, руки были холодные, пульс едва заметен.
— Попросите жену! — сказал он.
Наталья Николаевна бросилась к мужу с воплем.
— Будь спокойна, — сказал Пушкин. — Ты не виновата в этом! Не упрекай себя — это дело касается одного меня.
Она рыдала.
— Уведите ее! — сказал Пушкин.
Доктор Спасский спросил больного: не хочет ли он повидать друзей?
— Зовите!
Жуковский, Виельгорский, Вяземский, Тургенев, Данзас входили один за другим… Пушкин, прощаясь, пожимал им руки. Те плакали.
Пушкин неожиданно спросил:
— А Карамзиных здесь нет?
Немедленно послали к Карамзиным — приехала вдова историка, Екатерина Андреевна,
— Благословите меня! — попросил он.
Екатерина Андреевна перекрестила его издали, с порога. Пушкин жестом подозвал ее к себе, взял ее руку, положил себе на лоб. Карамзина благословила его, умирающий поцеловал ей руку. Она вышла, рыдая.
Распорядился привести детей, чтобы проститься с ни-ни, — их привела тетка, Александра Николаевна. Пушкин взглянул на каждого, погладил по головке, перекрестил и движением руки отослал от себя.
С утра 28 января уже вся столица знала о ранении Пушкина, лестница и прихожая его квартиры наполнялись людьми. В передней какой-то старичок заметил с удивлением:
— Господи боже мой! Видывал я, как фельдмаршалы умирали, да этак нигде не бывало!
Весь день Пушкин был довольно спокоен, часто звал жену, но разговаривать не мог, чувствовал, как слабеет. Вторую всю ночь при нем сидели Даль и Жуковский, Вяземский и Виельгорский были в ближайшей комнате.
