На встрече присутствовали члены правительства: Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов и Постышев, а также около пятидесяти литераторов, партийных и беспартийных(119). После многочисленных выступлений, когда все утомились, Сталин предложил выпить. После перерыва выступает Зелинский. Все уже хорошо выпили. Его перебивают репликами. Ворошилов: "Говорите, а то через пять минут не только слушать вас, но и двух слов никто не сможет связать". "Общий смех". После Зелинского — Кольцов. Но ораторов слушают уже плохо. "Люди уже выпили и выпили некоторые крепко. Ходят, разговаривают, шумят. Горький не знает, как связать собрание". Тогда Фадеев говорит:
,- Товарищ Сталин, расскажите нам о Ленине. Свои воспоминания. Здесь все писатели. Это имело бы для нас большое значение.
Но Сталин отнекивается. На предложение Фадеева он отвечает новым предложением. Сталин встает, держа бокал с вином в руке:
— Давайте лучше выпьем за Ленина. За великого человека. Давайте выпьем, ну, кто хочет? За великого человкека, за великого человека, — повторяет Сталин несколько раз''.
Сталин "отнекивается", так как знает о чем просит Фадеев. "Фадеев просил, чтобы Сталин повторил свои рассказы о Ленине на собрании писателей-коммунистов", состоявшемся у Горького 19 октября 1932 года. Зелинского на этом собрании не было, но присутствовавшие там П. Павленко и А. Фадеев, рассказали следующее:
,Сталин тогда говорил замечательно. Он рассказывал редкие, интимные вещи из жизни Ленина, о которых никто не знает.
— Ленин понимал, что умирает, — говорил Сталин, — и попросил меня однажды, когда мы были наедине, принести ему цианистого калия.
"Вы самый жестокий человек в партии, — сказал Ленин, — вы можете это сделать".
— Я ему сначала обещал, а потом не решился. Как это я могу дать Ильичу яд. Жалко человека. А потом, разве можно было знать, как пойдет болезнь. Так я и не дал. И вот раз поехали мы к Ильичу, а он и говорит, показывая на меня: "Обманул меня, шатается он". Никто тогда этой фразы понять не мог. Все удивились. Только я знал, на что он намекает: о просьбе Ленина я тогда же доложил на Политбюро. Ну, конечно, все отвергли его просьбу. Вот Гронский знает про это.
Сегодня, в присутствии беспартийных, Сталин не хочет повторять этот разговор''.
Для передачи атмосферы, в которой прохолили встречи правительства с писателями, приведем пространное описание пьянки, данной Зелинский. Обратим внимание на то, что пьяны, видимо, все и что стаканами пьется не вино, а водка:
,- Ну что же, выпьем за великого человека, — перебивает Сталина снова Фадеев.
Все встают, и кое-кто поспешно наливает свой стакан, чтобы присоединиться к тосту. Малышкин хочет чокнуться со Сталиным, но стесняется. Он потихоньку об этом говорит Фадееву. И Фадеев провозглашает:
— Товарищ Сталин, писатель Малышкин хочет с вами лично чокнуться.
Сталин протягивает стакан через стол.
— Ну что ж, давайте.
Павленко:
— Это уже плагиат, товарищ Сталин.
Мы смеемся. Павленко на вечере 19 октября от полноты чувств, подогретых вином, поцеловался со Сталиным. Скромный Малышкин только чокается.
— Выпьем за здоровье товарища Сталина, — громко возглашает Луговской. Но в то время, когда мы все собирались присоединиться к тосту, Никифоров, сидевший напротив и изрядко отдавший дань угощению своего визави, который нещадно наливал своим соседям полные стаканы водки, встал и буквально закричал:
— Надоело! Миллион сто сорок семь тысяч раз пили за здоровье товарища Сталина! Небось ему это даже надоело слышать…
Сталин тоже поднимается. Через стол он протягивает руку Никифорову, пожимает его концы пальцев:
— Спасибо, Никифоров, правильно. Надоело это уже''(120).
Составленный Зелинским документ подтверждает, во-первых, правильность воспоминаний Троцкого. Во-вторых, правильность воспоминаний Гронского, так как фраза "Гронский знает про это" свидетельствовала о том, что на эту тему разговор между Сталиным и Гронским уже был. А из рассказа Гронского мы знаем, что он слышал историю пьяного Сталина впервые. Понятно, что Сталин, наговоривший много лишнего Гронскому и рисковавший тем, что кто-либо из писателей на встрече, состоявшейся до 19 октября, Сталина слышал, 19 октября решил поправиться и поведал "инженерам человеческих душ" то, что уже было известно в узких партийных кругах, а именно — повторил историю, рассказанную Сталиным на Политбюро и пересказанную нам впервые Троцким в 1940 году. Сталин обеспечивал себе алиби.
Из полусотни присутствующих людей лишь один решился использовать рассказанный Сталиным эпизод в очередном своем произведении: писатель Ф. И. Панферов, член партии с 1926 года. В архиве ЦК КПСС находится просьба Панферова разрешить опубликовать отрывок из 4-й книги "Брусков", где Ленин говорит Сталину: "Отравите меня". Панферов вкладывает в уста Сталина следующий ответ: "Зачем торопитесь? Вы нас учили не торопиться? А сами торопитесь. Еще выздоровеете и нас ругать будете". ЦК потребовал от Панферова сцену вычеркнуть(121). Немаловажно отметить, что четвертая книга романа "Бруски, посвященного коллективизации, была закончена автором в 1937 году и что автор крамольного отрывка не подвергся опале и с 1931 года до самой смерти, последовавшей в 1960 году, был главным редактором журнала "Октябрь".
Сошлемся еще и на авторитет Николаевского:
"Троцкий […] рассказал один крайне важный эпизод, который, возможно, заставит историков признать Сталина убийцей Ленина не только через оскорбление его жены, но и в более непосредственном значении этого слова, убийцей-отравителем. […] Самый факт обращения Ленина с этой просьбой к Сталину вызывает большие сомнения: в это время Ленин уже относился к Сталину без всякого доверия, и непонятно, как он мог с такой интимной просьбой обратиться именно к нему. Этот факт приобретает особенное значение в свете другого рассказа. Автор этих строк встречался с одной эмигранткой военных лет […]. В Челябинском изоляторе ей пришлось встретиться со стариком-заключенным, который в 1922-24 годах работал поваром в Горках, где тогда жил больной Ленин. Этот старик покаялся рассказчице, что в пищу Ленина он подмешивал препараты, ухудшавшие состояние Ленина. Действовал он так по настоянию людей, которых он считал представителями Сталина. […] Если этот рассказ признать достоверным, то заявление Сталина в Политбюро, о котором рассказывает Троцкий, имеет вполне определенный смысл: Сталин создавал себе алиби на тот случай, если б стало известно о работе повара-отравителя"(122).
Рассказанный Николаевским эпизод перекликается с воспоминаниями Елизаветы Лермоло, арестованной в ночь на 2 декабря 1934 г. по делу об убийстве Кирова. Выбравшись из сталинских лагерей, она смогла эмигрировать на Запад после второй мировой войны и после смерти Сталина опубликовала мемуары. В воспоминаниях Лермоло эпизод описан тот же: Ленин, Горки, повар, отравление. Только в ее рассказе повар был лицом нейтральным, а не отравителем. Вот что пишет Лермоло:
"После беспорядков в изоляторе Богутская заболела и не выходила на прогулки. Мои престарелые компаньоны — монархисты — тоже хворали. Поэтому в течение нескольких дней я расхаживала по тюремному двору в полном одиночестве.
Но в один из дней ко мне присоединился спутник. Им оказался коммунист Гаврила Волков, который уже давно пребывал в тюрьме. До сих пор ему было разрешено выходить на прогулки только в полном одиночестве. Через окошко в моей камере я много раз видела, как он, сутулясь, одиноко бродил по пустынному двору. Хотя он находился всего в двух камерах от меня, мне ни разу не представилась возможность перекинуться с ним хоть словом. Он выглядел испуганным и в то же время устрашающим. В нем присутствовало нечто, отчего не хотелось завязывать беседы. Ходили слухи, что его держат в "строжайшей изоляции", подотченной непосредственно Кремлю. И никто не знал, в чем его обвиняют и почему посадили. […]
