розбранилися… а опосле того опять то лихо отъ себя отложили, и кои потоки кровью текли, тѣ опять меж ихъ молоком протекли, а тот бранной огонь любовною водою угасили» (см.:
Горский А. А. Москва и Орда. С. 200).
«Сказание о святой горе Афонской» косвенно также имеет к ней отношение, так как привезено оно было в Россию с территории, принадлежавшей Османской империи.
Послание, написанное после конфликта 1472 г., могло быть доставлено послом Кара-Кучюком, прибывшим в Москву в 1474 г., письмо 1476 г. — послом Бочюкой, посетившим Ивана III летом 1476 г. (см.: ПСРЛ. Т. 25. С. 302–303, 308–309).
В описи Царского архива, составленной в первой половине 70-х гг. XVI в., упоминаются «ордынские грамоты», адресатом которых был Иван III: «Ящик 50-й. А в нем списки и грамоты ординские старые к великому князю Ивану» (Опись Царского архива XVI в. и архива Посольского приказа 1614 г. С. 24). Очевидно, здесь и хранились послания Ахмата.
После военной кампании 1480 г., когда войска два месяца стояли друг против друга, писать, что положительным для Орды результатом похода стала рекогносцировка, было бы абсурдно. Иное дело — поход 1472 г.: тогда Ахмат пребывал у Оки всего три дня (см.: Горский А. А. Москва и Орда. С. 156–157), и вполне логично было подчеркнуть, что скоротечность подступа к русским пределам не помешала приметить пути и броды и, значит, новый удар должен быть более подготовленным.
О действиях касимовского царевича Данияра в 1480 г. ничего не известно. Зато в 1472 г. одной из причин отступления Ахмата считался страх, что служилые царевичи великого князя Данияр и Муртоза «возьмут Орду» (оставленную без прикрытия ханскую степную ставку) (ПСРЛ. Т. 23. С. 161; Т. 27. С. 279). Под «оттоле» имеется в виду Касимов, стоящий на Оке. Это косвенно указывает, что предшествующие посланию военные действия происходили на этой реке (как было в 1472, а не в 1480 г.).
Имеется в виду поражение, нанесенное Орде крымским ханом Хаджи-Гиреем в 1465 г.
К такому объединению могло подтолкнуть наличие в начале всех трех текстов одинаковой фразы: «Ахматово слово ко Ивану».
Разумеется, не исключено, что не вошедшими в сборники П, М, С и Ч двумя текстами были какие-то иные памятники (поскольку в сборниках XVII в. читаются не все произведения, имеющиеся в 3).
В тексте н> и ъ в конце слов, i заменяется на и, титла раскрываются, выносные буквы вносятся в строку, буквенные обозначения цифр заменяются арабскими.
Архимандрит Леонид в своем издании ярлыка Ахмата по списку С данное обозначение цифры пропустил (Леонид, архим. Два акта XV в. объяснительными к оным примечаниями. Стб. 270). К. В. Базилевич его внес, но интерпретировал как цифру 20000 (см.: Базилевич К. В. Ярлык Ахмед-хана Ивану III. С. 31; Он же. Внешняя политика Русского централизованного государства. С. 165; такую трактовку принял, публикуя в 2000 г. ярлык по списку С, и автор этих строк: Горский А. А. Москва и Орда. С. 198). Однако хотя читающийся в С знак и имеет некоторое сходство с одним из скорописных начертаний буквы к (20) и отличается от обычных в сборнике начертаний буквы в (2), он все же явно соответствует именно этой последней (что подтверждается наличием в в списках М и Ч).
Так интерпретировал его К. В. Базилевич, пришедший к выводу, что дань равнялась в сумме 140000 алтын, то есть 4200 рублей (см.: Базилевич К. В. Ярлык Ахмед-хана Ивану III. С. 45).
См.: Григорьев А. П. О времени написания «ярлыка» Ахмата. С. 78–79. Автор, исходя из того, что общая сумма — 60000 алтын, в том числе «весенняя подать» — 20000, вынужден был допустить, что вторые 60000 — ошибка вместо 40 000.
ДДГ. № 29. С. 74 (духовная грамота Юрия Дмитриевича Звенигородского, 1433 г.). Вполне вероятно, что точный размер дани равнялся как раз 7200 (3600 х 2) рублям. Суммы выхода в духовных и договорных грамотах московских князей указывались округленно. Так, в духовной грамоте Дмитрия Донского «выход» с территории собственно Московского княжества указывается в 1000 рублей, но приведенный при этом расчет по уделам сыновей дает цифру 960 рублей (Там же. № 12. С. 35–36).
Там же. № 38. С. 108, 111, 113, 116.
См.: Горский А. А. Москва и Орда. С. 143–147.
Указание А. П. Григорьева, со ссылкой на Словарь русского языка XI–XVII в., что в конце XVI в. форма «блужные» появилась, ошибочно: словарь (Вып. 1. С. 246) такой формы не фиксирует.
См.: Словарь русского языка XI–XVII вв. Т. 15. С. 110.
«Ни на вас приходомъ, нъ приходомъ богомъ пущени на холопы и на конюси свое на поганые половче» (НIЛ. С. 62).
РГАДА. Ф. 389 (Литовская метрика). Кн. 5. Л. 247 об.; Lietuvos Metrika (1427–1506). Kniga Nr. 5. S. 179. № 106.3.
Э. Кинан, пытаясь обосновать невозможность выражения «просяники» в аутентичном тексте, сначала высказал мнение, что оно не могло быть использовано как презрительное, так как татары регулярно сеяли в степи просо, и тут же, в противоречии со сказанным, отметил, что в XVII–XVIII вв. крымцы называли украинских казаков термином, обозначающим «те, кто питается просом» (Keenan E. L. The Yarlyk of Axmed-xan to Ivan III. P. 42–43). По-видимому, обозначение земледельцев как «плужных просяников», то есть «пахарей, выращивающих просо», было связано как раз с хорошим знакомством татар именно с этой зерновой культурой. Видеть в нем особую уничижительность нет оснований (такое впечатление создавал эпитет «блужныя», являющий собой, как выясняется, ошибочное чтение): скорее, речь можно вести о традиционном ордынском определении зависимых народов.
