Принцип Дальтона, конечно, получил распространение, по принимали его с осторожностью, отчасти ввиду широкой постановки его, отчасти из недоверия к атомистической гипотезе. Даже в Англии вместо термина атомный вес Дэви ограничивался термином пропорциональные числа, а Волластон[120] — эквиваленты. Во Франции Гей-Люссак не решался вывести из своих собственных наблюдений закон[121], устанавливающий, что равные объемы простых газов содержат одинаковое число атомов; он пытался даже защищать воззрения Бертолле. Дальтон со своей стороны сомневался в точности объемных измерений Гей-Люссака[122]. Однако только в этих измерениях атомистическая теория и могла иметь солидную опору для своих численных определений; поэтому триумф Дальтона был преждевременным, и господствующее места осталось за компромиссной теорией, предложенной Берцелиусом.
Гемфри Дэви, работая по фармации при Медицинском институте, на двадцать первом году жизни (1799) создал себе имя, испытывая на себе действие окисла азота (закиси азота), открытого Пристлеем. Румфорд пригласил его профессором химии в Королевский институт, только что учрежденный в Лондоне. Дэви имел там громадный успех и в 1803 году был принят в Королевское общество (Royal Society).
Мы уже указали на главное открытие Дэви — разложение щелочей при помощи электричества и подтверждение того, что они представляют собой соединение металла с кислородом. Спустя долгое время после открытия калия и натрия ему удалось получить кальций, барий, стронций и магний.
Зная, что калий чрезвычайно энергично соединяется с кислородом, он хотел воспользоваться последним для решения задачи, смущавшей всех химиков. Согласно учению Лавуазье каждая кислота содержит кислород; это должно было оказаться справедливым и для кислоты, которую добывали из морской соли, так называемой соляной (хлористо-водородной).
Вместо того чтобы удалить кислород из соляной кислоты, Шееле обработал ее кислородом и получил окрашенный газ. Этот газ, по учению Лавуазье, содержал кислород, и оставалось еще найти простое основание (радикал) кислоты.
Дэви пытался выделить радикал, действуя калием на соляную кислоту. Но в результате опытов (1808) оказалось, что кислота эта вовсе не заключает кислорода, что она представляет собой соединение водорода с газом Шееле.
Следовательно, этот последний нужно было признать простым телом, и Дэви назвал его хлорином, а французские химики — просто хлором.
Когда во Франции стало известно об этих исследованиях, Гей-Люссак вместе со своим товарищем по Политехнической школе Тенаром (1777–1857) занялись такими же изысканиями. Результатом сотрудничества было пятнадцать работ, собранных в 1811 году в один том. Обоим ученым с самого начала удалось добыть калий и натрий чисто химическим путем, разлагая щелочи раскаленным докрасна железом. Они получили эти металлы в достаточном количестве и могли воспользоваться ими для других реакций, а именно, разлагая борную кислоту калием, они открыли и выделили бор. Они выработали метод элементарного анализа органических веществ и (вопреки Бертолле и своему первоначальному убеждению) высказались за то, что хлор — простое тело, т. е. подтвердили мнение Дэви.
В 1813 году Дэви получил специальное поручение посетить Францию по дороге в Италию. Получив приглашение исследовать вещество, недавно добытое из морских водорослей парижским селитроваром Куртуа и изучавшееся химиком Клеман-Дезормом, он заявил, что вещество это — простое тело, химически сходное с хлором, и предложил назвать его иодином. Вскоре Гей-Люссак представил Академии свое заключение в таком же смысле, но употребил название иод. Во всяком случае, это открытие вполне подтвердило теорию английского ученого и оправдало существенное изменение, которое он внес в идеи Лавуазье.
Школа французских химиков. Гей-Люссак продолжал свои исследования, стараясь найти другие тела того же ряда, образующие водородные кислоты. Если ему не удалось*выде-лить фтор, он все-таки определил его как «простой радикал».
В 1816 году, после сложных опытов с синильной кислотой, он открыл циан и доказал, что он химически сходен с хлором и иодом и представляет собой соединение углерода с азотом. Но этим блестящим открытием далеко не закончилась карьера знаменитого ученого: с этого момента он всецело посвятил себя работам по промышленной химии и усовершенствованиям ее методов. Дэви также ушел в разработку практических вопросов: он изобрел свою лампу (1817) и нашел способ предохранять обшивку судов от действия морской воды.
Большое место, отведенное знаменитыми учеными исследованиям по прикладной химии, свидетельствует о том, что новые открытия не только давали возможность решить целый ряд вопросов, к которым раньше не умели даже подойти, но и приводили к созданию многих отраслей промышленности, которые возникали очень быстро, но по недостатку химиков-практиков организовывались полностью гораздо позже и постоянно должны были прибегать к услугам теоретиков, етоявших во главе науки. В то время как физик оставался в своей лаборатории, а механик был озабочен усовершенствованием способов применения пара как двигательной силы (о применении электричества еще нечего было и думать), химик уже искал и находил способы применения реакций, открытых им, и умел пользоваться свойствами вновь полученных тел.
С 1789 года соляную кислоту по указаниям Бертолле стали применять для беления тканей. Если во время революции Лавуазье погиб как бывший генеральный откупщик[123], то его ученики были привлечены к участию в защите отечества, и достигнутые ими успехи все сильнее привлекали их к практическим вопросам. Прекращение морской торговли и континентальная блокада заставили их постараться восполнить недостаток товаров из обеих Индий (приготовление свекловичного сахара и так называемых индийских тканей, т. е. ситцев), и благодаря этому прикладная химия сделала большие успехи. За Фуркруа и Шапталем следуют Воклэны и Тенары и наряду с ними много других работников, которые прославились во всех отраслях.
О теоретическом прогрессе мы уже достаточно сказали. Мы указали позицию, занятую Бертолле; остается еще упомянуть, что его Опыт химической статики (Essai de statique chi-mique — 1803) долго оставался капитальным трудом, что его законы о двойном разложении солей и законы его ученика Дюлонга о реакциях нерастворимых солей и углекислых щелочей послужили исходным пунктом целого ряда исследований высокой важности, которые были предприняты только в наши времена.
За пределами Франции и Англии Германия с трудом освобождалась от «теории флогистона»; в Швеции школа Бергмана и Шееле нашла блестящего преемника в лице Берцелиуса (1779–1848). Пока мы о нем скажем только, что он прославился открытием кремния (1809) и селена (1817), причем держался способа, примененного Гей-Люссаком и Тенаром для разложения борной кислоты.
Естественная история; Кювье. Франция в рассматриваемый период занимала первое место не только в области математики и физики, но и в области естественных наук. В этой сфере она почти не знала соперников.
Монумент, заложенный Бюффоном и законченный Ласе-педом, еще не был отделан[124], когда появились ученые, которым предстояло открыть новые пути в зоологии. В 1794 году Ботанический сад (Jardin des Plantes) был преобразован в Естественно-исторический музей, и тогда же в него вступили Ламарк, Этьенн Жоффруа Септ-Илер и Кювье.
Ламарк (1744–1829) был уже известен своим сочинением Французская флора (Flore francaise — 1778), в котором применил дихотомический метод классификации и благодаря которому попал в Академию. Кроме того, он исполнил ряд поручений научного характера. Его назначили профессором зоологии, и хотя он скоро ослеп, но все же не оставил своих работ, в которых ему помогал Латрейль, изучавший специально историю насекомых и ракообразных. Капитальными трудами Ламарка считаются Философия зоологии и Естествен-пая история беспозвоночных животных (Philosophic zoologique — 1809 и Histoire naturelle des animaux sans vertebres, 1816–1822). Долгое время взгляды Ламарка признавались глубокими, но слишком смелыми; теперь эволюционисты считают Ламарка основателем эволюционного учения.
Жоффруа Сент-Илер (1772–1844) до двадцати одного года занимался исключительно минералогией. Ему удалось спасти своего учителя, аббата Гаюи (Hatiy), благодаря чему он снискал дружбу Добантона и поступил демонстратором в Ботанический сад. Когда Ласепед, несмотря на все настояния €ент-Илера, вышел в отставку, молодого ученого тотчас же назначили профессором зоологии, науки, с которой он не был знаком. Спустя год он сильно заинтересовался записками одного молодого доцента — нормандца, переданными ему общим знакомым. Сразу угадав гений Жоряса Кювье (1769–1832), Сент-Илер выписал его в Париж (1795) и назначил его адъюнктом по кафедре сравнительной анатомии. Кювье-самоучка мог уже в то время считаться выдающимся зоологом, и в Париже все оценили его талант; 30 декабря того же года он был принят в Институт благодаря Ласепеду, хотя и не напечатал ни одного сочинения. Однако он был так же мало подготовлен к преподаванию сравнительной анатомии, которую впоследствии довел до высокого уровня, как Сент-Илер к преподаванию зоологии. Вот два своеобразных примера того, что может сделать научный гений даже в том случае, если обстоятельства направляют его на иные пути, нежели предполагаемое призвание!
