Наконец визирь обратился к Неплюеву с решительным требованием, чтобы русские очистили Кавказ, причем окончил свою речь следующими словами: «Всякий бы желал для себя больших приобретений, но равновесие сего света не допускает; например, и мы бы послали войско против Италии и прочих малосильных государей, но другие государи не допустят; поэтому и мы за Персией смотрим».
Внушения английского дипломата продолжались. Он подал Порте мемориал, в котором говорилось, что, по сообщениям прусского двора, русский государь собирает огромное войско и хочет выступить в поход против Дагестана и распространить свои владения до Черного моря. Порта, было сказано в этой записке, должна беречься России, бороться с которой легко, ибо русский государь не в дружбе ни с одним из европейских государей, все они ему злодеи. Французский посол де Бонак сказал Неплюеву: «Донесите своему двору, что все дело в двух словах: сохранять мир с Турцией и не вступаться в персидские дела; продолжать войну в персидских областях — разорвать с Турцией».
Петр думал о возможности разрыва с Турцией. Он писал Неплюеву: «Наши интересы отнюдь не допускают, чтобы какая другая держава, чья б ни была, на Каспийском море утвердилась… если Порта, в противность вечному миру, будет принимать под свое покровительство лезгинцев, наших явных врагов, то тем менее должно быть противно Порте, если мы принимаем под свое покровительство народы, не имеющие никакого отношения к Порте и находящиеся в дальнем от нее расстоянии, на самом Каспийском море, до которого нам никакую другую державу допустить нельзя. Если Порта, без всякой со стороны нашей причины, хочет нарушить вечный мир, то мы предаем такой беззаконный поступок суду Божию, и как обороне своей, с помощью Божей, потребные способы найдем» [796].
Однако войны с Турцией не произошло. Напротив, персидская война кончилась. Новый шах отправил посла в Петербург, и здесь был заключен мир 12 сентября 1723 года. Персия уступила России в вечное владение Дербент, Баку, провинцию Гилянь, Мазандеран и Астрабат. Тотчас же Петр распорядился о постройке фортов в новоприобретенных землях; к тому же он требовал скорейшего доставления ему образчиков разных продуктов этих провинций, как то: сахару, меди, нефти, лимонов и проч.; его интересовал вопрос о судоходности реки Куры, о расстоянии от реки Куры до Армении и т.д. [797]
Турция была чрезвычайно недовольна русско-персидским договором. Негодование Порты легко могло повести к разрыву; однако старания французского посла содействовали сохранению мира. После продолжительных переговоров трактат между Турцией и Россией был подписан 12 июня 1724 г. В нем была определена граница между Россией, Турцией и Персией.
Когда Румянцев отправился в Константинополь для ратификации договора, Петр велел к нему послать рескрипт: «Приехали к нам армянские депутаты с просьбой защитить от неприятелей; если же мы этого сделать не в состоянии, то позвонить им перейти на житье в наши новоприобретенные от Персии провинции… Если турки станут вам об этом говорить, то отвечайте, что мы сами армян не призывали, но они Вас по единоверию просили взять их под свое покровительство; нам, ради христианства, армянам, как христианам, отказать в том было нельзя, как и визирь сам часто объявлял, что по единоверию просящим покровительства отказать невозможно» [798].
Вопрос об армянах занимал Петра в самое последнее время его жизни [799]. Также и Грузия до кончины Петра обращала на себя внимание государя. Впрочем, уступленные Персией Петру провинции не долго оставались в руках России. Скоро после кончины царя нужно было вновь отказаться от этих завоеваний. Цель, которую имел в виду Петр, завоевание вообще берегов Каспийского моря и проложение пути в среднюю Азию, не была достигнута. Однако ясно и точно им было указано направление политики, которой держалась Россия и после него в отношении к юго-востоку.
Нельзя удивляться тому, что на Западе с напряженным вниманием следили за этими событиями. В июне 1722 года русский дипломат Ланчинский писал из Вены, что там главное содержание разговоров составляют военные действия русских в Персии; рассматривали дело с разных сторон, особенно толковали, что Петр, заняв значительнейшие места на Каспийском море, станет хлопотать об установлении сообщений с Индией вплоть до Персидского залива, и это ему будет легко при смуте в персидском государстве. В Вене редко кто не имел у себя на столе карты Азии для наблюдения за ходом событий. Английская партия внушала, как неблагоразумно поступало австрийское правительство, не заключивши с Англией союза против России до Ништадтского мира, а теперь царь своими завоеваниями в Персии может основать государство сильнее римского [800].
О впечатлении, произведенном этими событиями в Голландии, Куракин из Гааги в ноябре 1723 года писал Петру следующее: «Не могу умолчать о всех здешних рассуждениях и славе персональной вашего императорского величества, понеже сия война персидская в коротком времени с таким великим прогрессом следует, что весьма всем удивительна; наипаче же во время ситуации дел сходных в Европе начата и следует, что никто оным намерениям помешать не может, и так великая слава имени вашего еще превзошла в высший тот градус, что ни которому монарху через многие секули могли приписать. Правда же желюзия не убавляется от многих потенций, но паче умножается о великой потенции вашего величества; но что могут делать? токмо пациенцию иметь. Все потенции, завистливые и злонамеренные к великой потенции вашего величества, радуются, что ваше величество в войне персидской оккупацию имеет, желал, чтоб оная продолжалась на несколько лет дабы они с сей стороны крепче стать могли» [801].
ГЛАВА VII
Императорский титул
Россия при Петре сделалась великой державой. Общим итогом стараний его в области внешней политики было превращение чуждого Европе Московского царства в состоящую в самой тесной связи с Европой Всероссийскую империю. В 1715 году Петр уже писал: «Воинским делом мы от тьмы к свету вышли, и которых не знали в свете, ныне почитают». Царь был прав. Россию почитали, России боялись. Недаром Куракин писал из Гааги в конце царствования Петра о других «потенциях»: «Что могут делать? — токмо пациенцию иметь». Недаром, однако, в то же время английский посол в Турции говорил: «Русский государь не в дружбе ни с одним из европейских государей: все они ему злодеи».
Усилению России, изменившемуся совершенно положению ее в ряду государств должно было соответствовать принятие императорского титула.
Не раз этот титул употреблялся и в прежнее время. В начале XVI века он встречается в договоре, заключенном между императором Максимилианом I и великим князем Василием Ивановичем. В начале XVII века Лжедимитрий в переговорах с польскими послами требовал употребления этого титула. В 1702 году папский нунций в Вене сообщил Голицыну, что папа готов признавать царя восточным императором «за цезаря ориентальского» [802].
В 1710 году в одной грамоте английской королевы Анны царю был дан титул императорский; Головкин потребовал тогда, чтобы этот титул был вперед постоянно употребляем, и английский посол изъявил на это согласие [803]. При всем том, однако, русское правительство тогда еще не рассчитывало на общее признание этого титула и потому, например, в 1713 году предписало Матвееву для избежания бесполезных столкновений не называть в своих мемориалах к венскому двору царя императором [804].
Зато после окончания Северной войны Петр торжественно и формально принял императорский титул. Спрашивалось: как отнесутся к этой перемене прочие державы.
Пруссия и Нидерланды тотчас же признали царя императором.
Совсем иначе известие подействовало на австрийское правительство. Когда русский дипломат Ланчинский уведомил в аудиенции Карла VI, что Петр принял императорский титул, император устроил дело так, что вопрос о признании нового титула оставался открытым. Ланчинский доносил: «Его величество мою речь спокойно выслушал и потом изволил мне ответствовать, но толь невнятно и толь скоро, что я ни слов, ни в какую силу не выразумел; но не мог я требовать у его величества экспликации для того, что многие примеры есть, что когда в чем не изволит себя изъяснять, то и повторне невнятно же ответствовать обык, и в таковых случаях чужестранные себя адресуют к императорскому вице-канцлеру». Вице-канцлер все извинялся, что не имел времени говорить с цесарем; другие министры отмалчивались; между ними была рознь: одни говорили, что лучше заранее признать титул и тем одолжить царя, нежели со временем последовать примеру других, что первенство между императорами все же останется за цесарем священной римской империи. Другие говорили, что если признать императорский титул царя, то и король английский потребует того же под предлогом, что англичане издавна свою корону называют императорской, а потом и другие короли, у которых несколько королевств, будут искать того же; таким образом, императорское отличие уничтожится. В конце 1721 года отправлены были от цесаря две грамоты к новому императору, и обе с старым титулом. Решение дела было отложено [805].
