Излагая естественную историю льва, вы нисколько не интересуетесь тем, где он был пойман и сколько овец съел он. Вы хотите знать, какими внутренними и внешними качествами он должен обладать. Но во всех наших книгах об истории человечества мы только стараемся рассказать, что случалось с людьми и как много своих собратьев они тем или другим способом поедают, когда являются тем, что Гомер называет δηµοβόροι [87], т. е. людоедами, так что мы едва понимаем теперь, каковы их истинные нравственные свойства. Мало того, я не уверен даже, что геральдика, главной задачей которой является искусство выразить существенные свойства нашего характера и, сохраняя летописи наших предков, насколько это возможно (или приятно с точки зрения современного дарвинизма) проследить происхождение их; что даже геральдика всегда ясно понимала свою задачу; хотя отлично знаю, что сама она не была понята в ее повествованиях.
208. Некоторые из вас, надеюсь, заглядывали в книгу Артура Хелпса о «Войне и Культуре» [88], о которой я не могу всего высказать, что хотелось бы, так как автор сделал мне честь посвятить ее мне; но вы в ней найдете рассказ, непосредственно относящийся к предмету нашей настоящей беседы, а именно следующий рассказ о геральдике:
«Один из моих друзей, доктор, был вовлечен в толпу в Кеннингтоне, в тот памятный вечер, когда ожидалась громадная стачка чартистов [89] и сам Людвиг Наполеон был вооружен палочкой полицейского для поддержания порядка. Мой друг заметил в толпе молодого человека приятной наружности, который казался одним из ее руководителей. Постепенно толпа сближала и наконец сблизила их так, что они очутились вместе, и добрый доктор мог обменяться несколькими словами с этим горячим вожаком. К великому удивлению моего приятеля, оказалось, что яростный молодой чартист зарабатывал средства к существованию, и притом очень большие, рисованием гербов на экипажах. Теперь представьте себе, что предприятие, которое этот юноша принимал так близко к сердцу, увенчалось бы успехом, чартизм одержал бы верх, в таком случае спрашивается, что сталось бы с его рисованием гербов на экипажах? Я думаю, что добрый доктор высказал эту мысль молодому человеку и что он выслушал ее с негодованием. Я должен, таким образом, признать, что полезное, даже с точки зрения личного эгоизма, гораздо меньше затрагивает политические мнения и желания, чем это можно было бы предположить с первого взгляда. В самом деле, я решился бы даже утверждать, что никакие великие перемены никогда не совершались в этом мире из эгоистических мотивов. Самоотверженное чувство, которое многие благоразумные народы силятся презирать, и является господствующим стимулом в деле народных побуждений и народных деяний».
209. Последнее замечание было бы вполне верно, если б Хелпс сказал: «Никакие великие жизненные перемены». Перемены разложения всегда порождаются эгоизмом, например, многие перемены в вашем современном образе жизни и значительные изменения вашего нравственного характера порождены вашими барышами от торговли железом. И я иначе объяснил бы героизм молодого чартиста и сказал бы, что 10 апреля им руководило более глубокое эгоистическое чувство: упразднением лордов он надеялся приобрести для себя нечто гораздо большее, чем денежные выгоды от рисования гербов; и что к этому рисованию он не чувствовал особенного влечения и, может быть, совсем даже не чувствовал любви.
«Разрисуй мне мое оружие, – сказал Джотто, когда юноша бросил ему его белый щит, заметив, что он говорит словно один из бардов». Наши английские живописцы гербов чужды этого сознания, которое еще живо было в нем, как в одном из бардов.
Не виноваты ли тут отчасти и сами барды, не научившие своих Джотто за последнее время задачам геральдики и всякого рода высшей исторической живописи?
Нам предстоит сегодня рассмотреть, в чем состоит ее задача.
210. Я сказал, что задача исторической живописи при изображении животных заключается в том, чтобы отличить и запечатлеть то, что есть наилучшего и наиболее прекрасного в их образе жизни и в их формах, и так же точно при изображении человека ее задача состоит в том, чтоб запечатлеть все наилучшее в его делах и образе жизни и все наиболее красивое в его наружности.
Но этот путь жизни человека был длинен. И трудно знать его – еще труднее судить о нем; а отнестись к тому и другому с полным беспристрастием почти невозможно; хотя всегда можно исполнить это с любовью, которая не радуется несправедливости.
211. В числе многих заблуждений, в которые мы впали за последнее время относительно этой самой любви, одно из худших состоит в нашей беспечной привычке всегда считать ее жалостливой и относящейся только к существам жалким и несчастным, тогда как главная ее радость в благоговении перед лицами благородными и почтенными. Самая жалкая функция любви – в жалости, самая высшая – в хвале. Многие люди, как бы низко они ни пали, не любят, чтоб их жалели; но все люди, как бы высоко они ни стояли, любят похвалу.
212. Я имел случай в моей последней лекции выразить сожаление по поводу того, что воспитание в нашей стране стало так явно основано на соперничестве. Необходимо, однако, тщательно отличать соперничество из-за средств к существованию от соперничества из-за похвалы за знание. Я со своей стороны, насколько это касается предмета, изучаемого нами, одинаково сожалею и о том и о другом; но к соперничеству из-за денег я, безусловно, отношусь с сожалением; к соперничеству же из-за похвалы только, когда оно рассчитано на похвалу слишком ограниченного круга и слишком ограниченного времени. Я хотел бы, чтоб вы соперничали не из-за похвалы того, что вы знаете, а того, чем вы становитесь, и соперничали в той великой школе, где смерть испытывает, а Бог судит. Заглянув в свое сердце, вы найдете, что два великих восторга любить и восхвалять, и две великие жажды быть любимым и восхваляемым служат основой всего мужественного в делах людей и всего счастья в их покое. Мы еще, слава богу, не стыдимся признавать силу любви; но мы со смущением и стыдом признаем силу похвалы; и хотя мы не можем инстинктивно не торжествовать при победах в гонках на лодке, тем не менее я думаю, что лучшие из нас несколько постеснялись бы заявить, что любовь похвалы должна быть одним из главных стимулов их будущего.
213. Но, вдумавшись, я надеюсь, вы найдете, что это не только один из главных, но, безусловно, самый главный стимул человеческой деятельности; мало того что даже любовь, на высшей ее ступени, является воздаянием высшей хвалы телу и душе; и наш английский язык очень выразителен в этом отношении, так как саксонское слово love [90] чрез старинный французский глагол loer [91] (откуда louange – похвала) находится в связи с латинским laus [92], а не amor [93].
И вы можете в итоге формулировать, что обязанность вашей жизни заключается в достойном воздаянии хвалы и в том, чтобы самим быть достойным ее.
214. Поэтому при чтении любого исторического сочинения ваша задача должна состоять в том, чтоб отыскивать все достойное похвалы и пренебрегать всем остальным; и, делая это, помните всегда, что самая важная часть в истории человека относится к его идеалу. То, что он делает в настоящее время, большею частью зависит от случайностей и в лучшем случае является только частичным выполнением намерений; то же, что мы называем историей, часто, как я уже сказал, есть не более как перечень внешних событий, случившихся с людьми, собравшимися в большие толпы. Действительная история человечества есть повествование о медленном прогрессе решительных деяний, следующем за мучительной и справедливой работой мысли; причем все величайшие люди больше живут в своих стремлениях и усилиях, чем это допускает действительность. И если б вы достойно чтили их, то чтили бы за их идеалы и чувства, а не только за то, что они сделали.
