я говорю о Венеции как о городе смерти.
По мнению критиков, вы питаете страсть к стилизации.
Я бы не стал называть себя стилистом в каком-либо особом смысле этого слова — разве что отметил бы за собой способность воссоздавать определенные периоды прошлого. Я… Когда я писал о Томасе Чаттертоне… В своих художественных вещах я использую стиль как способ передать смысл, передать идею, передать дух времени. По правде говоря, в других книгах, исторических и биографических, стиль важен по причинам того же рода. Стиль биографии часто заключает в себе десятую часть ее смысла. Это — способ познакомить читателя с целым рядом новых мнений, принципов, идей, обойдясь при этом без лекции, способ помочь ему попасть внутрь книги, внутрь биографии. Да, в этом отношении стиль, безусловно, важен.
Персонажи вашей беллетристики — часто весьма необычные, любопытные фигуры.
В герои своих художественных произведений я действительно выбирал ясновидящих, чародеев, волшебников — главным образом потому, что они дают больше простора изобретательности. Не думаю, что тут кроются еще какие-либо причины. Что до персонажей, чьи биографии я написал: Элиот, Блэйк, Мур Диккенс, Тернер — тут я пытался передать идею продолжения цивилизации, которая связывает различных писателей, авторов, в единое семейство.
Какое самое таинственное место в Лондоне?
О, самое таинственное место в Лондоне — это не иначе как… Трудно выбрать, тут ведь много таинственных мест. Одно из них — кладбище Банхилл-филд. Еще — Кларкенуэлл-грин. Темпл-гарден, разумеется… Множество разных мест. Но все зависит от того, что вы называете тайной, — то, что является тайной для одного человека, необязательно будет тайной для другого. Дело тут в том, что человек сюда привносит, какой информацией о местности он располагает — таинственность определяется именно этим. Для меня, к примеру, наиболее таинственными бывают прогулки по самым обычным улицам — по Флит-стрит, Чансери-лейн, по Стрэнду. Ведь достаточно узнать о том, что́ некогда происходило в каждом из этих мест, и каждая прогулка превращается в необозримую тайну, в паломничество, когда шагаешь по камням прошлого.
Почему — по самым обычным?
Как я только что отметил, говоря о прогулках по Стрэнду или Флит-стрит, эти места полны призраков — не только людских, но также призраков зданий, событий. Поэтому, оказавшись на Банхилл-филд или в Темпл-гарден, думаешь о людях, бывавших тут в прошлом, о том, какие сцены романов могли бы тут разворачиваться, — и вокруг тебя снова появляется весь спектр прошлого. В каком-то смысле ты его видишь — не простым глазом, а внутренним взором. Видишь формы окружающих тебя давнишних миров.
Почему вы взялись за биографию Шекспира?
Это было само собой разумеющимся следующим шагом, естественным продолжением событий. Я писал о тех, кто меня вдохновлял, среди этих личностей был и Шекспир вот я и… Самое естественное, что я мог сделать. Несмотря на то, что о Шекспире были написаны тысячи книг, я все-таки решил попробовать. Самое главное — донести до читателя настоящий портрет человека, о котором пишешь. Люди часто спрашивают о моей любви или нелюбви к Диккенсу, к Шекспиру; дело тут совершенно не в этом. Я пытаюсь добиться лишь одного — понять этого человека, понять так, чтобы суметь донести это и до читателя. Мои личные предпочтения, мои личные пристрастия здесь никакой роли играть не должны.
Вам удалось «влезть в шкуру» Оскара Уайльда?
Я не чувствовал себя Оскаром Уайльдом, когда писал книгу о нем, — разве что в том смысле, что мне хотелось воспроизвести его прозу как можно точнее и лучше. Но, разумеется, в ходе этого процесса начинаешь инстинктивно сопереживать Оскару Уайльду — думаешь о том, что ты теперь, как говорится, его голос. А став его голосом, попутно делаешься его внутренним исповедником, его защитником. Да, полагаю, в конце концов именно это и произошло, когда писалась книга.
Как появилась идея выпустить детскую историческую серию?
На этот счет сказать мне особенно нечего. Замысел детской исторической серии принадлежит издателю, сам же я был не прочь этим заняться просто для того, чтобы побольше узнать о тех эпохах, о которых писал. Одним словом, это было самообразовательным шагом, если уж на то пошло. Я выбрал эпохи, которые меня больше всего интересовали, — взял фараонов, ацтеков, греков, римлян и так далее. Мне нравилось это занятие; оно подошло к концу, потому что читателям данная тема была не столь интересна, сколь мне. Вот так…
Откуда лучше начинать осмотр Лондона?
Я бы посоветовал начинать с южного берега реки, с главной улицы района Боро. Так можно наиболее близко подобраться к настоящему Лондону. Бермондси — вот еще район. Возможно, Уоппинг. Речные районы.
Говорят и об уродстве, и о красоте Лондона?
Да, этот город всегда отличался уродством, поскольку был основан на принципах власти и денег, не на идеалах живущих тут людей. Некоторые считают, что уродство и красота — одно и то же. Вполне возможно, что они правы, — трудно сказать. Ведь любую скульптуру можно воспринимать с темной стороны, а не со светлой… Темных сторон здесь определенно хватает.
Связь «Дом доктора Ди» и «Кларкенуэллские рассказы» как-то связаны друг с другом?
Между «Домом доктора Ди» и «Кларкенуэллскими рассказами» не было никакой связи — кроме того обстоятельства, что действие обеих книг происходит в одной и той же обстановке, в одной и той же местности, в местах, расположенных поблизости друг от друга. Однако никакой настоящей связи я тут не вижу, если не брать во внимание тот факт, что эти романы и биографии переплетаются естественным образом — так сказать, произрастают друг из друга. Я не считаю эти вещи независимыми книгами, скорее — главами одной большой книги, которая закончится, полагаю, только с моей смертью. Таким образом для меня каждая книга — часть, добавленная к целому. Понимаете? Порой это видно без труда. Например когда я писал книгу о Темзе, во мне проклюнулись ростки книги о Франкенштейне, действие которой тоже происходит на берегах Темзы. Но подобные связи, сближения, взаимодействия присутствуют везде и всегда. Работая над одной книгой, уже замышляешь, обдумываешь другую; предыдущая книга не может не оказать влияния на ту, что появится за ней.
Викторианская эпоха и XX век — независимые явления или части одного целого?
Двадцатый век в истории города, разумеется, всегда был для меня важен как век, в котором я родился. Он внес собственный вклад в единый миф Лондона. Можно вспомнить Лондон военных лет или декадентский, помешанный на моде Лондон 60-х, можно вспомнить финансовый
