них.
В данном случае причина очевидна. Когда Петров воспоминания писал, Нарбут, по советской терминологии, стал «неупоминаемым». В 1936 году арестован, объявлен «врагом народа», осужден. Умер в лагере. Реабилитирован в 1956 году. Рассказать о нем, описывая историю публикации романа, Петров не мог. Проще было вовсе обойти тему, отделавшись эффектными подробностями. Сведущие же современники версию приняли не по наивности — видели, что правда неуместна.
Однако всю историю «Двенадцати стульев» — от начала и до конца — Петров сочинять не стал. Задачи такой не ставил. Соответственно, истина порою проглядывает не столько в рассказанном, сколько в том, о чем ненароком обмолвился.
К примеру, достаточно убедительна история о начальном этапе работы. Характеризуя ситуацию, Петров акцентировал: «Нам было очень трудно писать. Мы работали в газете и в юмористических журналах очень добросовестно. Мы с детства знали, что такое труд. Но никогда не представляли себе, что такое писать роман. Если бы я не боялся показаться банальным, я сказал бы, что мы писали кровью».
Далее же Петров, старательно нагнетая эмоциональное напряжение, проговорился. Явно ненароком добавил: «Все-таки мы окончили первую часть вовремя. Семь печатных листов были написаны в месяц».
Как раз здесь и скрыты реальные обстоятельства. Что значит «вовремя», почему первую часть романа нужно было написать именно «в месяц»? Написали бы за полтора или два, не мучаясь: нигде ж не упомянуто о каких-либо обязательствах и договоренностях. Однако про Нарбута тоже — нигде. А если успели «вовремя», значит, договоренность была и поведение соавторов не выглядит странным. Они месяц истязали себя не из любви к трудностям, а чтоб не позже ноября 1927 года первую часть романа получил главный редактор. Лишь тогда — по его указанию — завредакцией успевал организовать подготовку публикации в январском номере 1928 года. И даже на февральский хватало — «с запасом».
Примечательно, что о работе над второй и третьей частями романа Петров не рассказал вообще. Лишь обронил фразу: «Мы продолжали писать».
С другой стороны, тут и рассказывать особо не о чем. Прежних трудностей постольку не было, поскольку не было нужды в прежнем изматывающем режиме. И если первую часть соавторы написали за месяц, то вторую и третью — за три. К январю они вполне, как это принято говорить, «укладывались в график», предъявив материал для мартовского и последующих номеров. Так что роман к выходу первого номера был практически завершен. И руководство журнала могло более не беспокоиться о выполнении авторами обязательств.
В редакции, похоже, авторам доверяли изначально. Маститый Катаев был своего рода гарантом. Кстати, в 1928 году издательство «ЗиФ» выпустило его двухтомное собрание сочинений. Дарил он сюжет, нет ли — сейчас точно не скажешь. Нет документа — нет аргумента. Мемуары не в счет. Но в любом случае имя свое, писательский авторитет Катаев брату и другу-земляку «одолжил». А когда официально отстранился от соавторства, материал — в минимально достаточном объеме — Ильф и Петров уже предъявили. И главный редактор мог убедиться, что авторы выполняют принятые договоренности. Примечательно, что почти полвека спустя Катаев — в автобиографической книге «Алмазный мой венец» — тоже проговорился невзначай: был договор. Не позже августа-сентября 1927 года был, и заключили его сначала с тремя соавторами, потом — с двумя [16].
Ильф и Петров торопились, потому что их торопил Нарбут. А вот причины торопливости Нарбута — неочевидны.
Он принял решение публиковать неоконченный роман. И согласовывал решение с цензурой. Это большая ответственность. Конечно, помощь друзьям-приятелям и все прочее. Вот и помогал бы, когда роман дописали. А поступил совсем иначе, рисковал. Учтем еще, что в 1927 году Нарбут — не просто литератор. Партийный функционер, причем довольно высокого ранга. Меру в благотворительности знал. И роман-то необычный, даже тридцать лет спустя советские литературоведы писали о нем не без оговорок. Нарбут же, вопреки обыкновению партийных функционеров, словно бы не опасался. Мало того, что преждевременно санкционировал публикацию в журнале, еще и сразу после выпустил сомнительный сатирический роман отдельным изданием.
Ссылка на старое знакомство Нарбута с Ильфом, Петровым и Катаевым, подчеркнем еще раз, не объяснение. Но, используя ранее предложенное определение, можно сказать, что Нарбут руководствовался все тем же «партийным смыслом».
Роман «Двенадцать стульев» создавался в период наиболее ожесточенной открытой полемики партийного руководства с так называемой левой оппозицией — Л.Д. Троцким и другими. Создание и специфика романа, сам факт его публикации обусловлены конкретной политической прагматикой [17].
Нарбут ли предложил Катаеву-старшему написать «антилевацкий» роман, Катаев ли был инициатором — все это одинаково вероятно. В любом случае никаких случайностей, никаких чудесных совпадений, которые охотно живописали мемуаристы, здесь не было. «Социальный заказ» был. И кандидатура исполнителя далеко не случайна: не просто популярный писатель, драматург, фельетонист, «золотое перо», но и давний приятель главного редактора, многим Нарбуту обязанный. Кому ж и доверять, как не Катаеву. Ну а если заказ срочный, значит, и формирование «писательской бригады» целесообразно, тем более что в 1920-е годы «писательские бригады» формировались часто. Катаеву же кого и привлекать к совместной работе, если не брата и друга-земляка. Трудно сказать, когда конкретно обратился он к Ильфу и Петрову, но хронологические рамки определить можно: не раньше мая 1927 года и не позже начала сентября. В июне Ильф и Петров, может быть, еще и не соавторы, однако первый раз проводят отпуск вместе, в августе-сентябре они уже денно и нощно пишут «антилевацкий» роман, действие которого начинается 15 апреля 1927 года. Они торопятся, экономя время на сне и отдыхе, чтобы успеть сдать главы в первый номер, соответственно в октябре-ноябре закончена первая часть романа, ее срочно готовят к журнальной публикации, с января 1928 года идет публикация, при этом подготовка книги в издательстве «ЗиФ» — вопрос решенный.
Есть в этой истории еще один аспект, ныне забытый. Игра в «литературного отца». Традиция, отсылавшая читателей к хрестоматийно известной строке А.С. Пушкина: «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил».
Многие советские писатели, следуя традиции, ссылались на бесспорные авторитеты, например Максима Горького. Но в данном случае традиция пародировалась, ведь «литературным отцом» объявлен Катаич, Валюн, как называли его друзья. И не случайно в черновиках есть намек на один из тогдашних катаевских псевдонимов — «Старик Саббакин». Этот псевдоним изменен пародийно: будущих соавторов благословил Старик Собакин [18].
Подводя некоторые итоги, можно отметить: Ильф и Петров приняли участие в политической интриге. Нет оснований считать, что они этого не понимали. Чем же они руководствовались, кроме, конечно, соображений конъюнктуры?
Похоже, тем же, чем и ряд других писателей, чьи литературные репутации обычно ассоциируются с идеей нонконформизма. М.А. Булгаков, например.
Тогда многие интеллектуалы верили: с падением Троцкого нэп
