реальной жизни случаются самые невероятные совпадения и самые странные причинно-следственные связи, которые никто бы даже не осмелился использовать в литературе. И без пересечений всех этих персонажей, которым надо так или иначе взаимодействовать друг с другом на протяжении пятнадцати лет и на огромной географической территории, не было бы никакого романа. И все же очень сложно заставить себя поверить, что, отправившись на войну вместе с сотнями тысяч других солдат, ты в конце концов случайно встречаешься с другом детства… Но кто мы такие, чтобы выступать с подобной критикой?
Если отвлечься от этого насыщенного и странным образом реалистичного нарратива, всю философию Толстого можно показать через одну сцену – за это время Пьер только и успевает съесть посыпанную солью запеченную картошку. Этот эпизод – сердце всей книги; его можно прочесть за пять минут: том четвертый, часть I, глава 12. В нем заключается главная идея книги, да и всей жизни Толстого. Из всех персонажей, представляющих Толстого в его собственных произведениях – Левин в «Анне Карениной», Пьер в «Войне и мире», – больше всего от имени автора говорит Платон Каратаев, угощающий Пьера соленой картошкой и появляющийся совсем ненадолго. Пьер встречает его, когда оба они находятся в плену у французов. Каратаев – настоящий русский мужик: говорящий простым языком, мудрый, настоящая соль земли. Он преподает Пьеру несколько уроков, которые приобретают огромное значение в жизни Толстого на протяжении многих лет после публикации «Войны и мира» и, позже, «Анны Карениной».
Уроки Каратаева просты. Будь благодарен за отношения с матерью (мать Толстого умерла, когда ему было два года). Получай удовольствие от семейной жизни (его отец умер, когда Толстому было девять). Заведи собственных детей (у Толстого было тринадцать, восемь из которых не умерли во младенчестве). Если у тебя есть дом или поместье – значит, тебе повезло (Толстой унаследовал родовое поместье в Ясной Поляне в 1847 году, когда ему было девятнадцать). Не забывай посолить картошку и ешь ее с удовольствием, как деликатес (ближе к концу жизни Толстой стал ярым вегетарианцем).
Каратаев добавляет: «Только бы в совете жить». Толстой не всегда следовал этому наставлению – точно не тогда, когда сказал Чехову, что тот пишет пьесы еще хуже Шекспира. Но никто не может всегда следовать собственным советам, разве не так? Важнее всего в жизни стоицизм и покорность судьбе: «От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся». Толстой прекрасно знает, что Пьер – самый близкий ему самому персонаж, и позволяет ему воспринять слова Каратаева всем сердцем: «…Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого».
О, если бы мы все были похожи на Платона Каратаева! Ему за пятьдесят, но выглядит он гораздо моложе. У него «ярко-белые и крепкие зубы», которые «выказывались… когда он смеялся (что он часто делал)». (Ну тут Толстой точно выдает желаемое за действительное. Белые зубы? Частый смех? В России девятнадцатого века?) По вечерам он любит петь. А просыпаясь, он тут же вскакивает, встряхивается и начинает заниматься делами. Вообще, если подумать, то Платон Каратаев мог очень раздражать, особенно по утрам. Но давайте закроем на это глаза.
В болтовне старика слышатся даже отголоски знаменитого эпиграфа к «Анне Карениной» («Мне отмщение, и Аз воздам»): «Рок головы ищет. А мы все судим: то не хорошо, то не ладно». Человеку не дано судить и воздавать. Это дело Бога. Мы должны принимать судьбу с готовностью и терпением. «Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету». Сила Каратаева – в его спонтанности; он не зацикливается на словах и их значении – он говорит то, что хочет, когда хочет. Это хрестоматийный пример человека естественного, пребывающего в мире с самим собой. «Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка». Если от него и можно чему-то научиться, то вот оно: «…Он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким-нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами». Именно этим человеком попытался стать Толстой, отрекшись от своих «легкомысленных» романов. Это превращение из многогранной лисы, интересующейся всем и всеми, в ежа, которому удалили все иглы и который просто сидит на одном месте, декламируя буддистские мантры. Это крайне полезный совет – если бы кто-то был реально способен ему последовать.
Мне очень повезло в том, что я пришла к «Войне и миру», уже отказавшись от своей навязчивой идеи быть русской и даже преодолев внутренний конфликт, вызванный тем, что я потратила столько усилий, чтобы стать русской, а оказалась кем-то совсем другим. Чем меньше я старалась быть русской, тем больше я становилась самой собой – девушкой простого, хотя и запутанного происхождения, которая пыталась немного восполнить пробелы с помощью собственного воображения. Может быть, даже не немного. Придя к «Войне и миру» взрослым человеком, знающим, кто он такой, а не ребенком, мечтающим оказаться кем-то другим, я заключила мир с этой историей. Это, пожалуй, лучший момент для чтения книги. Я не хочу сказать, что в более молодом возрасте «Войну и мир» читать не стоит. Многие это, наверное, делают. Но студенткой мне было очень трудно получить от нее удовольствие, пролистывая страницы «про войну». Мне нужно было прочесть эту книгу, когда у меня сложилось какое-то представление о своей собственной истории и появились мысли о течении жизни.
Писательница Энн Пэтчетт, настоящий эксперт, описала всю прелесть русской литературы так: ты получаешь удовольствие не столько от чтения, сколько от перечитывания. Она рассказывает, как, читая «Анну Каренину» в возрасте двадцати одного года, считала Анну с Вронским самыми очаровательными и романтичными людьми в мире, а Кити с Левиным – самыми скучными и жалкими. Она пишет: «В прошлом году мне исполнилось сорок девять, и я перечитала книгу. На этот раз мне страшно понравились Левин и Кити… Анна с Вронским показались мне скучнейшими». С возрастом, заключает она, «нас начинают привлекать более спокойные, более мягкие сюжетные линии, и мы находим в них глубину, которой когда-то не видели». В «Войне и мире» отражалась сюжетная линия моей собственной жизни: там было много такого, что я не хотела замечать или о чем не хотела знать; много такого, чего я не понимала, пока у меня самой не появились дети; много такого, что стало понятным только тогда,
