их наглыми мордами в несоответствия, а получить хоть одно, но неоспоримое доказательство их правоты. Смешно, да? А клянчить и вымогать у Высшей Силы неоспоримый Знак, подтверждающий её существование, как это делает порой почти каждый – это не смешно? [Михайличенко, Несис 2018].
Наконец Аркадий находит способ узнать правду. Когда приходит время, он объявляет «сынам завета» [17] о своем обязательном к исполнению желании: он желает стать ангелом. Изменившиеся, вполне обуржуазившиеся и остепенившиеся к тому времени ангелы пытаются его отговорить, но завет неотменяем. Последнее испытание должно превратить Аркадия в ангела: после прочтения магических заклинаний ему предлагают прыгнуть с крыши и полететь. Он свободен в выборе, он может отказаться от своего желания, и он колеблется. За минуту до того, как окно возможностей закроется, вместо него с крыши прыгает Лёля, мать одного из «ангелов», наименее циничная из всех персонажей, проникнутая искренней верой в иудейского Бога и в ангелов. Роман завершается, так и не открыв читателю, превратилась она в ангела или нет.
Явление сверхъестественных существ происходит во всех романах иерусалимского цикла Михайличенко и Несиса. В «Иерусалимском дворянине» (1997) ангел является герою в образе говорящей и мыслящей обезьяны и принимается пьянствовать с ним во время праздника Пурим, горько высмеивая тот кровавый карнавал абсурда, в который погрузился Израиль после подписания «соглашений Осло»; в «И/е_рус. олим» (2003) таким существом оказывается сам Город, ведущий свое происхождение от жаждущих жертв мифических сфинксов и львов, а также их современный аватар, живущий в интернете виртуальный кот-поэт по имени Аллерген; в «ЗЫ» (2006) [Михайличенко, Несис 2006] внутри героя растет и крепнет мифический волк, воплощение его жажды справедливости и мести за «будущих жертв» социального и политического безумия, которое, по его мнению, охватило мир. Ангелы в «Talithakumi…» соединяют в себе основные черты их предшественников, но и существенно отличаются от них: они предельно очеловечены, так что в романе, в отличие от предыдущих, не остается черт магического реализма. Полное отсутствие фантастического создает основную интригу романа: переживет ли герой встречу с ничем не подтвержденной ангельской стихией, которая становится испытанием его свободы воли, подлинности его желаний; готов ли он совершить последний, метафизический прыжок, чтобы либо самому стать ангелом, либо покончить с собой, но в любом случае предельно реализовать свою личность. Этот роман, наименее магический, наиболее иронический и наименее политизированный из всех до сих пор написанных Михайличенко и Несисом, оказывается, таким образом, и самым философским и универсалистским. Несмотря на обилие персонажей и перипетий, страстей и мыслей, в нем можно выделить четкий мифопоэтический нарратив, анализом которого мы и займемся.
В заглавие романа вынесены указания на два чуда: завет Бога с Авраамом, обещание дать ему великое потомство и землю, закрепленное огнем, прошедшим между кусками рассеченных жертвенных животных (Бытие, 15); воскрешение девочки Иисусом, сказавшим ей: «Талифа куми», что значит на арамейском «девочка, встань» (Евангелие от Марка, 5). Именно возле развалин школы для девочек, которая называлась «Талита куми», в центре Иерусалима Аркадию впервые являются три ангела, и он их угощает, наподобие Авраама, потчевавшего «трех мужей», в лице которых ему явился Бог (Бытие, 18) (поговорив с Авраамом и Саррой и пообещав, что вскоре у нее родится сын, ангелы отправляются к Лоту, подготавливая истребление Содома и Гоморры). Рассказчик так представляет это место:
Пятачок этот перед Машбиром – был одной из центральных точек, куда сходились многие судьбы и маршруты, это место, где встречались и до сих пор встречаются. Это уличный мемориальный комплекс из трёх каменных осколков прошлого: кусок фасада школы для девочек, с часами и надписью «TALITHAKUMI», двойное окно с трефовым крестом и печная труба. Так что паданцы мои вроде как исполняют классическую роль котов в сожжённом доме. И каменные осколки эти тоже паданцы – они принадлежали чему-то большому ещё при турках и служили какой-то протестантской идее, а потом совершили своё путешествие, пусть и короткое, – разрушив здание школы, их притащили сюда, и они стали символами [Михайличенко, Несис 2018].
Себя самого он представляет экспонатом раздела «метаморфозы» в энтомологической коллекции Иерусалима, обанкротившимся миллионером, топящим в алкоголе свое разочарование в людях и в жизни [Там же]. Он такая же развалина, паданец, такой же осколок прошлого с часами и надписью, как «Талита куми», такой же символ. Функционально он подобен девочке Лене из рассказа Соболева «Про девочку и корабль». Он и есть та самая «талита», которой суждено или воскреснуть от прикосновения чудотворца, или остаться мертвой. Он одновременно и Авраам, и его сын Исаак, которому также суждено либо родиться, а после воскреснуть в сцене инсценированного жертвоприношения, либо остаться в небытии нерожденным или убитым. Ангелы же играют роль, аналогичную роли Соболевского математика: хотя они также кажутся обломками чужого, исчезнувшего мира посреди безумного хаоса современной истории, в их силах поднять на палубу своего корабля выпавшего за борт «паданца» и дать ему шанс понять бессмысленность прошлой жизни, осознать свободу воли и стать самим собой. В отличие от библейских историй, в мифе, создаваемом в романе, чудо не имеет приказного порядка, оно контингентно и эфемерно, его источник – три пьяных ангела – крайне ненадежен и не авторитетен. Вернее, его авторитет медленно, но неуклонно растет вместе с ростом убежденности Аркадия в реальности того контингентного мифа, который ему предлагают выбрать.
В новом мифе не чудотворец, а талита, то есть испытуемый, свидетель и объект чуда, является главным героем, а также рассказчиком, голосом, обладающим властью над мифом, по сути его автором и источником. В этом значение повествования от первого лица, и поэтому этот миф, как и созданный в рассказе Соболева, можно назвать автофертильным. Однако знание, которым сам себя осеменяет Аркадий, еще менее очевидно, чем то, которое спасает девочку Лену. Он оказывается в центре генеративной сцены более жестокой, чем та, на которой пришлось выживать ей. И это не удивительно, ведь он – это своего рода повзрослевшая ее метаморфоза, ее будущее, которое могло бы сложиться, если бы она, скажем, поддавшись влиянию своего математика, окончила Технион, стала блестящим программистом, открыла успешный стартап, стала миллионершей, а после обанкротилась. В сознании Аркадия та тишина, в которую погружается в конце рассказа Лена, доведена до своего последнего предела, до смерти; корабль, на котором она отплывает в подлинность, превращается в лодку Харона, везущего души умерших в подземное царство.
Борьба за душу Аркадия на генеративной сцене идет между жизнью и смертью. В Евангелии эта борьба театрально выражена в жесте Иисуса, когда он произносит слова воскрешения, «взяв девицу за руку»
