Портрет блестящий, подробный и точный, это вам не «такой беленький, такой тоненький», а мундир у него такой чистенький. Но и эти метко схваченные внешние черты героя не объясняют нам его характер. Почему он разочарован? Почему он движется навстречу смерти? Упоминание о том, что в его улыбке «было что-то детское», кожа «имела какую-то женскую нежность», нос вздернут, зубы ослепительно белые, волосы белокурые и вьющиеся, а усы и брови черные, – тоже не содержит ключа от печоринской личности. Только две детали намекают на какие-то черты характера. Во-первых, герой не размахивает руками, в чем рассказчик различает «верный признак некоторой скрытности». Во-вторых, глаза его «не смеялись, когда он смеялся», а это говорит уже о многом.
Но о чем именно – мы узнать не успеваем; едва познакомившись с «героем нашего времени», мы сразу же с ним расстаемся. Потом читаем предисловие «странствующего рассказчика» к дневнику Печорина, оставленному тем Максиму Максимычу и передаренному за ненадобностью рассказчику. Узнаем о смерти героя в Персии. И лишь после этого встречаемся с «душой» героя, с его автопортретом: приходит пора открыть «Журнал Печорина», его дневник. Причем Печорин (которого уже нет на этом свете) снова предстает перед нами двадцатипятилетним: действие «Княжны Мери» непосредственно предшествует отправке Печорина в крепость, где он познакомится с Максимом Максимычем и полюбит Бэлу. Только что мы видели Печорина остановившимся в развитии, душевно омертвевшим, побежденным и окончательно нацеленным на смерть. А теперь он снова полон сил, несмотря на склонность к безраздельной скуке.
Скачкообразная композиция, перескоки времен, смена рассказчиков принципиально важны для лермонтовского замысла. Потому что нас, читателей, ведут от внешнего к внутреннему, от событий – к психологии, от «портретных характеристик» к «портрету души». Секреты замысла раскрыты в Предисловии к Журналу Печорина: «История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она – следствие наблюдений ума зрелого над самим собою…» Это явная отсылка к опыту Карамзина и в то же время – острая полемика с ним. В предисловии к «Истории государства Российского» читаем: «История… есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; …изъяснение настоящего и пример будущего». Но для Лермонтова история души, рассказанная в «Бедной Лизе», несравненно важнее, чем история «целого народа».
Сюжетная история предполагает смену обстоятельств. История героя в романе испытания или романе воспитания обязательно связана с изменением его характера или мыслей; в лучшую или худшую сторону – зависит от замысла. А история души не требует решительных перемен; в психологическом романе все движется не вширь, а вглубь, мы не изучаем смену взглядов и привычек, а замеряем их глубину. Поэтому неудивительно, что характер главного героя не меняется от эпизода к эпизоду, по сути, каким мы застаем его в первой повести, таким видим и в финальной. Зато, не развиваясь от эпизода к эпизоду, Печорин беспредельно самоуглубляется, беспощадно изучая и анализируя самого себя. «Неужели, думал я, мое единственное назначение на земле – разрушать чужие надежды? С тех пор, как я живу и действую, судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог бы ни умереть, ни прийти в отчаяние! Я был необходимое лицо пятого акта; невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя…»
Эта неподвижность главного героя, его внутренняя статика подчеркнута продуманной символикой романа. Где разворачиваются события «Бэлы»? В крепости. Где мы впервые встречаемся с самим Печориным? В крепости. (Владикавказ до середины XIX века был не городом, а крепостью, охранявшей проезд от Моздока до входа в Кавказские горы.) А где расстаемся? Тоже в крепости – вспомним сюжет «Фаталиста». Только в «Княжне Мери» действие разворачивается в Пятигорске и Кисловодске, но и оттуда Печорин будет отправлен в крепость, где познакомится с Максимом Максимычем. Этот символ безысходной крепости усилен кавказским пейзажем: вокруг героя кольцо гор, а в «Княжне Мери» даже упоминается гора, именуемая Кольцом… Такой прием у Лермонтова встречается неоднократно; вспомним, что рассказ о печальном беглеце Мцыри начинался и завершался в монастыре, как бы замыкая судьбу юного послушника в круг, за пределы которого нет выхода.
Развивая тему безысходности, безвыходности, Лермонтов насыщает роман евангельскими и ветхозаветными аллюзиями. В «Тамани» Печорин как бы впроброс замечает: «…я имею сильное предубеждение против всех слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых…» Это непрямая, насмешливо искаженная цитата из притчи о Силоамском колодце, возле которого собирались слепые, хромые, «чающие движения воды», в надежде на ангела, который спускается в колодец, возмущает воду, и тот, кто первым спускается в «купель», исцеляется от своей болезни. Затем, рассказывая о слепом мальчике, Герой Нашего Времени иронически воспроизводит вольную цитату из книги пророка Исайи: «В тот день немые возопиют и слепые прозрят». А в «Княжне Мери» цитата из притчи о Силоамском источнике вновь подхвачена – и вновь с ироничной усмешкой: идя к Елисаветинскому источнику, замечает рассказчик-герой, «я обогнал толпу мужчин, штатских и военных, которые, как я узнал после, составляют особенный класс людей между чающими движения воды. …Наконец вот и колодец… Несколько дам скорыми шагами ходили взад и вперед по площадке, ожидая действия вод».
Задан контекст восприятия, в котором «водяное общество» пародийно напоминает «слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых», собиравшихся у Силоамской купели в ожидании чуда. Но и в этой евангельской притче, и у пророка Исайи речь идет о спасении. А в пространстве «Героя нашего времени» спасения нет и не будет. Воды купели не возмутятся, ангел в них не сойдет. Чудо воскрешения невозможно. Для большинства, для «водяного общества» – потому что они с самого начала мертвы. Для Печорина – потому что он никак не может найти выхода из своих противоречий. Хотя и хотел бы. Хотя и беспощаден к самому себе.
Далее метафора продолжает развиваться. Грушницкий говорит о Мери: «Это просто ангел». Печорин насмешливо размышляет: «…поэты …их столько раз называли ангелами, что они, в самом деле, в простоте душевной, поверили этому комплименту…» Местная молодежь дает доктору Вернеру прозвание «Мефистофель». Все эти сравнения, при всей их язвительности, не случайны, они связаны с главной темой лермонтовского романа, с историей страдающей и обреченной человеческой души. Душа Печорина «зажата» между мефистофелевским равнодушием доктора Вернера и ангельским, трепетным влиянием, которое на нее могут оказывать женщины; она может быть спасена ими, но вместо того демонически губит их.
Фатально ли это обстоятельство? Предопределено ли? Поначалу кажется, что взгляд Печорина на фатум неотличим от взгляда Максима Максимыча и ярославского возницы, который говорит рассказчику, «странствующему рассказчику»: «Бог даст, не хуже их доедем: ведь нам не впервые». В «Княжне Мери» герой размышлаяет перед дуэлью: «…бросим жребий!.. и тогда, тогда… что, если его счастье перетянет? если моя звезда, наконец, мне изменит?» Кажется, что он, подобно большинству персонажей романа, убежден: человек – игрушка в руках судьбы, что «на роду» ему написано, то с ним и случится. Но вот мы добираемся до повести «Фаталист», и все усложняется до предела. Недаром здесь в роли рассказчика выступает сам Печорин, а Максим Максимыч оказывается в положении «рядового» персонажа; носитель индивидуалистического начала и носитель «патриархального» сознания словно меняются местами.
«Фаталист» Печорин вступает в спор с сербом Вуличем, который уверен, что все в мире случайно, и пистолет, приставленный к виску, может выстрелить, а может дать осечку. Значит, любой человек ведет игру с судьбой вслепую. Вопреки печоринскому предсказанию («Вы нынче умрете») пистолет и впрямь дает осечку, – но предчувствие Печорина все равно очень скоро сбывается: Вулич избежал гибели от пули, однако пьяный казак Ефимыч разрубил его шашкой надвое.
