мира, который создает у нас иллюзию безопасности — безопасности, сформированной нашими сообществами, законами, религиями. Однако этот сотворенный нами мир беззащитен перед переменами и потрясениями, и даже если он не исчезнет физически, то его основы могут рухнуть — как это уже случалось. Воображаемые нами картины конца света — отражение нашей общей тревоги как о жизни, так и о смерти.
Подобные истории нам нужны, чтобы осмыслить все это, упорядочить равнодушную и хаотичную Вселенную, вообразить, что мы хоть в какой-то мере понимаем и контролируем происходящее. Однако Вселенная существует сама по себе. Большой взрыв — это не сюжет, он просто есть — или был. Гравитация и энтропия не имеют никакого особого смысла, кроме того, что они существуют и действуют. Космос, в конце концов, ничем нам не обязан.
И тем не менее мы фантазируем, чтобы наполнить смыслом и структурировать наш опыт, и придуманные нами истории основываются на линейной логике повествования: у них есть начало, середина и конец. Чтобы понять историю, нам нужно знать, как она закончится. Например, многие люди читают Библию как линейное повествование о мире в целом — имеющем начало (Бытие), середину (время, в котором живем мы сами) и конец (Откровение). И именно так мы склонны понимать наши личные истории: рождение, жизнь и смерть. Знание конца нашей истории может дать нам шанс поразмышлять о собственных жизни и смерти, осознать свое место во времени и понять, что же именно для нас имеет значение. Итак, истории о конце повествуют не о конкретном событии, хотя и считается, что это так. Они рассказывают о том, как все мы живем, независимо от конкретного времени. Конец — это всего лишь граница нашей жизни, но принципиально важно ее наполнение: взаимосвязи, смысл и, как ни странно, жизнь как таковая.
Одна из наиболее плодотворных идей, которую литературный критик Фрэнк Кермоуд выдвигает во влиятельной книге «Предчувствие конца», — это различение двух типов времени. Первый тип он называет chronos — обычное время, текущее со скоростью одна секунда в секунду, а другой — кairos, и это более трансцендентный и непостижимый его тип. Chronos включает все те обыденные моменты, что наполняют нашу повседневную жизнь, но не имеют существенного значения. Это рутинные события, которые не дают правдивой картины жизненного опыта человека. А kairos — это мгновения, наполненные важным содержанием, дающим нам понимание того, кто мы есть [114]. Это яркие и переломные моменты нашего существования, заряженные смыслом.
Мы имеем дело одновременно и с chronos, и с kairos, но должны жить в chronos — нормальном течении времени. Это, возможно, и хорошо, когда мы ведем обычную жизнь, но когда-нибудь мы можем вдруг ощутить, что заперты в невыносимом однообразии повседневности. С другой стороны, нас влечет kairos — правильное время, необычное и волшебное, но жить в нем 24 часа в сутки семь дней в неделю просто невозможно. Хуже того, нам бывает трудно даже разглядеть по-настоящему важное. Как и в любой истории, значение этих мгновений становится понятным только тогда, когда мы узнаем, чем все закончится.
Но что может быть более важным и значимым, чем конец сам по себе? Развязка — ключевая часть любой истории, мы хотим принять в ней участие, быть ее героем, а не каким-то второстепенным персонажем, от которого автор поспешно избавился. Если человечество будет существовать еще тысячи лет после нашей смерти, то каков же был смысл нашей жизни по гамбургскому счету? Нас манит апокалипсис, поскольку, когда он наступит, он сделает время нашего пребывания в мире более значимым. Именно поэтому люди, предсказывающие реальный конец света, представляют его неминуемым и происходящим при их жизни, и именно поэтому большинство таких прогнозов на самом деле говорит не о конце, а о времени трансцендентальности и возрождения — чтобы уловить момент kairos, который будет длиться вечно.
Почти никто из нас не трубит на весь мир о близком конце света. Мы просто обращаемся к нашим историям о катастрофах, чтобы исследовать свое желание сбежать от обыденности, то воображая себя в звездной роли, которую мы могли бы сыграть, то представляя себе дальнейшую судьбу человечества и то, как можно развеять скуку повседневной жизни ради одной высочайшей цели — выживания. Мы испытываем столь сильную тягу к концу света, каким бы мрачным его ни рисовали, именно потому, что нас соблазняет сияние чуда, которым kairos освещает наши скучные жизни.
Попытки человека найти смысл жизни, равно как и его потребность поставить себя в центр истории, абсолютно естественны. Наша собственная жизнь и наши переживания — это единственная данная нам система координат. Вот почему нас так тревожит мысль о дальнейшем существовании мира после нашей смерти, и вот почему в итоге мы не можем представить себе конец — наш собственный или всего мира — до самой последней точки.
Наши истории помогают нам понять смысл жизни лишь до этого предела, поскольку основаны только на пережитом нами опыте. А поскольку смерть по определению не переживают, ее и не «проживают» как что-то происходящее ежедневно. У нас нет способа представить себе себя как несуществующих. Когда мы все же пытаемся поместить смертность и конечность в рамки какой-либо истории, наш разум этому сопротивляется.
В действительности то, что мы воображаем, не является концом. Читая эту книгу, вы увидели, что человечество постоянно придумывает лазейки для немногих выживших, воскресения и потайные ходы, позволяющие избежать бесповоротной гибели всего и вся — и начать сначала. Кажется, что единственный путь осмысления конца лежит через новое начало. Мы не только находимся в западне линейного времени, но еще и сталкиваемся со временем, разделенным на циклы и повторы: дни, годы, времена года. Мы наблюдаем, как осенью облетают листья с деревьев и как весной они возрождаются. Жизнь уходит и приходит.
Раз уж мы не можем по-настоящему испытать момент смерти, возможно, конец действительно никогда не наступит. Вселенная, как мы увидели в пятой главе, скорее всего, медленно сожмется, погружаясь во все более темную и холодную энтропию, бесконечно приближаясь и никогда не достигая параболической плоскости безусловного конца. Может статься, именно так мы и ощутим смерть — она окажется чем-то вроде парадокса Зенона, конечным пунктом назначения, в который мы никогда не сможем прибыть. Конечно же, она «произойдет», но не с нами, не с нашими разумом и сознанием. В смысле пережитого опыта смерть никогда не настанет. «Конец» не только не близок, он невозможен.
В сентябре 1919 года, к концу войны, которая должна была положить конец всем войнам, Франц Кафка написал рассказ «Императорское послание».
