адаптивным и даже нормальным. В этой главе сначала анализируется сильное разделение, которое ученые, изучающие счастье, проводят между тем, что они считают положительными и отрицательными эмоциями, и на которое они опираются при пересмотре понятия «среднестатистического человека». Мы подвергаем сомнению это разделение, подчеркивая некоторые его подводные камни с социологической точки зрения. Затем глава переходит на анализ связи счастья и страдания и заканчивается критическим размышлением об опасностях представления страдания как чего-то инструментального, неизбежного и в конечном итоге бесполезного.
«Фабрика счастливых граждан. Как индустрия счастья контролирует нашу жизнь» ставит целью внести вклад в оживленные дебаты о счастье с критической социологической точки зрения. Она опирается на наши предыдущие работы в области эмоций, неолиберализма, счастья и терапевтической культуры7, формулирует и дополняет некоторые из приведенных аргументов, а также представляет новые идеи о взаимосвязи между погоней за счастьем и способами управления властью в неолиберальных капиталистических обществах. Понятие «счастьекратия» [13] – название оригинального издания – здесь введено, чтобы подчеркнуть особое стремление книги показать новые стратегии принуждения, политические решения, стили управления, модели потребления, индивидуальные одержимости и эмоциональные иерархии, которые, вместе с новым определением понятия гражданства, появились в эпоху развития концепта счастья. Книга завершается более личными размышлениями о счастье и его невыполнимых обещаниях.
За последние несколько лет социологи, философы, антропологи, психологи, журналисты и историки опубликовали множество работ, рассматривающих счастье с критической точки зрения. Среди них выделяются работы Барбары Эренрейх8 и Барбары Хелд9 о тирании позитивного мышления, анализ связи между счастьем и рынком, проведенный Сэмом Бинкли10 и Уильямом Дэвисом11, исследование Карла Седерстрема и Андре Спайсера12 о благополучии как идеологии, и это лишь немногие имена тех, кто вдохновил нас на создание этой книги. Поскольку счастье по-прежнему остается довольно противоречивым понятием с немаловажным культурным, социальным, политическим и экономическим влиянием, то мы надеемся на дальнейшие публикации в этой области.
Глава 1. Эксперты вашего благополучия
Мы живем в эпоху поклонения психике. В обществе, страдающем от расового, классового и гендерного разделения, мы тем не менее дружно воспеваем идеи психологического счастья. Богатые или бедные, черные или белые, мужчины или женщины, гетеросексуалы или геи, мы верим, что чувства священны, а спасение таится в самооценке, что счастье – конечная цель, а психологическое исцеление – путь к ней.
Ева С. Московиц.
На терапию уповаем
Позитивные мечты Селигмана
«У меня есть миссия»1, – заявил Мартин Селигман за год до баллотирования на пост президента Американской психологической ассоциации (АПА), крупнейшего профессионального объединения психологов в США, насчитывающего более 117 500 участников2. Селигман сам не знал, в чем именно заключается эта миссия, но был уверен, что узнает, когда его изберут3. У него уже были задумки, среди которых – удвоение финансирования для исследований в области психического здоровья, дальнейшее расширение сферы применения и охвата прикладной психологии для профилактики и отказ от скучной, негативной, непригодной модели клинической психологии. «По существу это все не то»4. У него была более амбициозная цель. Селигман искал новое психологическое объяснение природы человека, которое могло бы обновить психологию, расширить ее назначение и сферу влияния.
«Озарение» пришло к Селигману всего через несколько месяцев после того, как его «неожиданно» избрали президентом АПА в 1998 году. Он пропалывал огород вместе с пятилетней дочерью Никки и накричал на нее за то, что она подбрасывает сорняки в воздух, на что ребенок ответил: «Папа, ты помнишь, что было до моего пятилетия? С трех до пяти лет я была нытиком. Я плакала каждый день. В свой пятый день рождения я решила, что больше не буду этого делать. Мне было очень сложно это сделать. И если я могу перестать ныть, то ты можешь перестать быть таким ворчуном»5. По словам Селигмана, «Никки попала прямо в точку», и он вдруг «понял, что Никки воспитывалась не для устранения нытья», а для увеличения ее «удивительной силы»6. Проблема психологии, заявил он, как и воспитания детей, заключается в том, что она сосредоточена на исправлении того, что не так с людьми, а не подпитывает их сильные стороны, не помогает им полностью раскрыть свой потенциал. «Для меня это было прозрением, не меньше»7, – утверждал Селигман в первом манифесте «Позитивная психология: Введение», опубликованном в журнале American Psychologist в 2000 году. Селигман заявил, что у него нет «менее мистического способа» объяснить возникновение позитивной психологии. Предлагая тот же сверхъестественный нарратив, что и религиозные лидеры своим последователям, Селигман заявил: «Я не выбирал позитивную психологию. Она воззвала ко мне… […] Позитивная психология воззвала ко мне так же, как горящий куст воззвал к Моисею»8. Таким образом, словно сойдя с небес, Селигман заявил, что наконец-то осознал свою миссию: создание новой науки о счастье, которая займется вопросом, что придает нашей жизни смысл, и попытается подобрать психологические ключи к процветанию человека.
Но, как это часто бывает с озарениями, картина позитивной психологии, представленная в первом манифесте, была расплывчатой. Привередливо выбирая из эволюционных, психологических, нейронаучных и философских утверждений и концепций, направление позитивной психологии было скорее слишком многоликим и имело слабо очерченные границы. Манифест скорее напоминал декларацию о намерениях, чем полноценный научный проект. «Как и все выборки, эта в какой-то степени произвольна и несовершенна», – утверждали авторы манифеста, но спешили объяснить, что специальный выпуск предназначен лишь для того, чтобы «возбудить аппетит читателя» относительно «разработок в этой области»9. Но что же на самом деле предлагала эта область? В основном ничего нового: уже хорошо знакомые, разрозненные заявления о самосовершенствовании и о счастье и глубоко укоренившиеся американские убеждения о силе индивида в самоопределении, облеченные в позитивистскую науку. Историю этих убеждений можно легко проследить по психологиям адаптивности и движениям 1980-х и 1990-х годов, фокусирующимся на самооценке, гуманистической психологии 1950-х и 1960-х годов, а также по консолидации культуры «помоги себе сам» и движений «духовного врачевания» на протяжении всего двадцатого века10.
Соответственно, можно заявить, что позитивная психология появилась на свет устарелой, подобно главному герою рассказа Ф. Скотта Фицджеральда «Загадочная история Бенджамина Баттона». Но не для ее отцов. По словам Селигмана и Чиксентмихайи, зародившаяся область предлагала «историческую возможность […] создать научный монумент – науку, главная задача которой понять, что придает жизни смысл»11. Это включало в себя положительные эмоции, личную значимость, оптимизм и, конечно же, счастье. В таком виде позитивную психологию оптимистично заявили на самом высоком уровне академической психологии как новую сферу