Судно немедленно окружили небольшие акулы. Команда забросила в воду самые мощные крючки и за десять минут выловила десять акул. Когда мы отправились за борт с киноаппаратом, оставались невыловленными еще две акулы. Бушующие волны сомкнулись над нашими головами, и мы увидели, как хищницы проглотили каждая по крючку и вознеслись на воздух. На подводных склонах скалы приютились вольные жители океана, в том числе несколько огромных ковровых акул. Три представительницы этого безопасного для человека вида мирно дремали в гротах. Однако наш киноаппарат требовал более энергичных артистов. Дюма и Тайе проникли в гроты и подергали акул за хвосты. Те немедленно проснулись, выскочили наружу и скрылись в голубой толще воды, добросовестно сыграв свою несложную роль.
Немного спустя мы увидели еще одну акулу, в пятнадцать футов длиной. Я подозвал Диди и сообшил на языке жестов, что ему разрешается нарушить наш нейтралитет в отношении акул и пустить в ход свое гарпунное ружье против этой особы. Спусковой механизм ружья развивал энергию в триста фунтов; заряжалось оно шестифутовым гарпуном с взрывчатым наконечником. Дюма выстрелил вертикально вниз с расстояния двенадцати футов. Полуторакилограммовый гарпун вонзился в голову акулы; спустя две секунды послышался взрыв. Нас основательно тряхнуло, ощущение было не из приятных. А акула невозмутимо продолжала свой путь, неся гарпун в голове наподобие флагштока. Несколько резких движений, и древко пошло ко дну. Акула поплыла дальше. Мы поспешили за ней, чтобы увидеть, чем все это кончится. Акула двигалась как ни в чем не бывало; вот она прибавила скорости и скрылась. Оставалось только предположить, что наконечник прошел насквозь и взорвался снаружи, ибо даже акула не могла без вреда для своих внутренних органов перенести взрыв, который едва не прикончил нас на расстоянии, равном шестикратной длине гарпуна. Наша догадка отнюдь не уменьшила нашего восхищения поразительной живучестью акулы, безболезненно перенесшей близкий взрыв такой силы.
Как-то раз, заканчивая съемки спинорогов, мы с Дюма внезапно оцепенели от ужаса – ощущение неприятное и на суше, не говоря уже о морской стихии. Открывшееся нашим глазам зрелище заставило нас остро ощутить, что голому незащищенному человеку не место в подводном царстве. В мутной толще воды на расстоянии сорока футов от нас сверкнуло отливающее свинцом брюхо двадцатипятифутовой Carcharodon carcharias – единственный вид акулы, который все специалисты единодушно считают заядлым людоедом. Дюма, выступавший в роли моей личной охраны, мгновенно очутился рядом со мной. Чудовище медленно приближалось. Я утешался лишь тем, что баллоны со сжатым воздухом, привязанные к нашим спинам, заставят хищницу помучиться несварением желудка.
И тут акула увидела нас. Последовало то, чего мы меньше всего ожидали: пораженная диким ужасом, хищница выбросила облачко испражнений и мгновенно улетучилась.
Дюма поглядел на меня, я на него; затем мы судорожно расхохотались. С этого дня мы прониклись самоуверенностью, которая вылилась в непростительную беспечность. Мы позабыли о всех мерах предосторожности и отказались от системы взаимной охраны. Последующие встречи с остроносыми, тигровыми, сельдевыми и тупоносыми акулами только увеличили наше самомнение: хищницы неизменно удирали от нас. Проведя несколько недель в архипелаге Зеленого мыса, мы окончательно уверились в том, что все акулы трусихи. Они были настолько поражены малодушием, что не могли держаться спокойно, пока мы их снимали.
Как-то раз я стоял на мостике, следя за эхолотом: он чертил рельеф дна Атлантического океана у побережья Африки на глубине девяти тысяч футов. Как обычно, отражался дополнительный слабый сигнал от проницаемого слоя, простирающегося на глубине тысячи двухсот футов. Этот слой – одна из удивительных новых проблем океанографии, загадочный свод, повисший над морским дном. Днем он держится на глубине двухсот-трехсот саженей, ночью поднимается ближе к поверхности. Связь между колебаниями высоты слоя и сменой дня и ночи побудила некоторых ученых предположить, что мы имеем здесь дело с огромным пластом живых организмов, настолько огромным, что его трудно себе вообразить. Следя за таинственными каракулями на бумажной ленте эхолота, я внезапно увидел три отчетливые полоски, соответствующие трем расположенным друг над другом пластам в толще воды. Я строил самые невероятные предположения, как вдруг на палубе закричали: "Киты!" Целое стадо бутылконосов кружило вокруг "Эли Монье".
Сквозь прозрачную воду отчетливо были видны массивные темные туши с блестящими круглыми головами. Их выпуклые лбы действительно напоминали формой бутылку. Выйдя на поверхность, киты пускали к небу высокие фонтаны и ложились отдыхать. Губы их были искривлены, словно в застывшей улыбке, края пасти почти достигали крошечных глаз, придавая чудовищам странно лукавый вид. Дюма поспешил на гарпунерскую площадку на носу судна, а я зарядил новую ленту в съемочный аппарат. Киты только что снова нырнули и теперь возвращались на поверхность. Один из них вынырнул футах в двенадцати от Дюма, и тот метнул гарпун изо всех своих сил. Наконечник вонзился около грудного плавника, брызнула кровь. Кит стал медленно погружаться. Мы вытравили с сотню ярдов троса, привязанного одним концом к древку гарпуна, другим к большому бую. Буй заскользил по воде; бутылконос был загарпунен надежно. Его приятели продолжали невозмутимо покачиваться на волнах вокруг "Эли Монье".
Вот древко гарпуна высунулось из воды, потом снова исчезло, исчез кит, исчез и буй. Дюма вооружился биноклем и полез на мачту. Мы решили ориентироваться на остальных китов, предполагая, что они не оставят в беде раненого друга.
Наконец Либера, наш зоркий радист, обнаружил буй, а рядом с ним и кита; казалось, он был совершенно невредим, гарпунное древко торчало, словно зубочистка. Дюма выпустил в бутылконоса две разрывные пули. Остальные киты окружили раненого товарища, взбивая хвостами порозовевшую воду. Мы потратили еще около часа, прежде чем нам удалось выловить буй и закрепить гарпунный трос на борту судна.
Берег скрылся из виду, под килем у нас было тысяча пятьсот саженей воды; бутылконосы продолжали нырять вокруг судна и пускать вверх фонтаны. Мы с Тайе решили тоже нырнуть, чтобы добраться по тросу до тяжелораненого животного; это был сравнительно небольшой экземпляр.
Вода была бирюзовая, исключительно прозрачная. Мы последовали за тросом и добрались до кита. Из пулевых отверстий в туше тонкими струйками била кровь. Я поплыл в сторону других китов; они задрали хвосты кверху и нырнули отвесно вниз. В этом заключается характерное отличие бутылконосов от, скажем, дельфинов, ныряющих под углом. Я следовал за ними на протяжении примерно ста футов. В этот момент внизу проскользнула пятнадцатифутовая акула, очевидно привлеченная запахом крови. Где-то в глубине за пределами видимости простирался загадочный слой; в сторонке мирно паслось стадо морских великанов; кругом бродили акулы. Надо мной в серебристом сиянии плавал вокруг умирающего кита Тайе. Я неохотно повернул обратно в сторону судна.
Выбравшись на палубу, я сменил дыхательный аппарат и привязал к ноге и к поясу по одной таблетке уксуснокислой меди. Считается, что эта химия, растворяясь в воде, отгоняет акул. Мне нужно было заснять, как Дюма будет набрасывать петлю на хвост кита. Мы прыгнули в воду. Дюма увидел здоровенную акулу, но она исчезла раньше, чем я успел оглянуться на его оклик. Проплыв под килем судна, мы разыскали гарпунный трос. И тут мы оба увидели на глубине пятнадцати футов восьмифутовую акулу совершенно не знакомого нам вида. Удивительно изящная, со светло-серой блестящей кожей, она казалась произведением искусства. Чуть позади плыла небольшая полосатая рыбка – знаменитый лоцман. Мы отважно двинулись в сторону акулы, уверенные, что она бросится наутек, подобно всем своим родственницам. Однако она не отступила ни на шаг. Мы подплыли на расстояние десяти футов и увидели весь акулий эскорт – стаю маленьких, трех-четырехдюймовых, полосатых лоцманов.
Лоцманы не сопровождали акулу: они, казалось, срослись с нею. Крохотная рыбешка торчала перед самым ее носом, каким-то чудом сохраняя свое положение относительно акулы при всех ее движениях. Можно было подумать, что малыша увлекает за собой слой уплотненной воды; стоило ему очутиться за пределами этого слоя, и он безнадежно отстал бы от хозяина. Пришлось нам в конце концов примириться с мыслью, что ни акула, ни ее придворные ничуть не боятся нас.
Существует поверие, согласно которому рыба-лоцман указывает слабой глазами акуле путь к добыче, надеясь получить крошки со стола своего владыки. Однако ученые склонны относиться с презрением к предположению, будто лоцман выступает в роли собаки-поводыря. Хотя исследования и подтвердили, что у акулы зрение ослаблено, мы имели возможность убедиться на собственном опыте, что она видит, во всяком случае, не хуже нас самих.
