выбрала! Как жаль, что нельзя около нее постоять, тысячи людей на улице тоже хотят встретиться с ней взглядом. И она провожает меня, и улыбается очень грустно. В какой-то миг мне показалось, что она сдерживает слезы, а после ее улыбка стала светлой, омытой пережитым страданием.
Как я благодарна маме. Подарок на всю жизнь!
Сейчас мне нет и тринадцати, но я буду помнить Джоконду и весь этот день до шестидесяти!»
«Эти записи в дневнике сделаны в четырнадцать лет»,— написано рукой Веры. И еще наискосок помечено: «Душа проснулась».
«Душа проснулась...» — лучше не скажешь. Читаешь и видишь, что именно выросла активность души. Свойственная возрасту, беспорядочная, метущаяся, она приводит автора дневника к сложным, подчас мучительным проблемам. Девочка пытается решить эти проблемы, но ей не хватает жизненного опыта (одно из противоречий сложного переходного возраста). Общение со взрослыми еще тоже не отлажено, еще нет навыков этого проблемного, мировоззренческого общения. Это заставляет Марину впервые в жизни взглянуть на произведения искусства как на копилку реального человеческого опыта. Еще произведения искусства не воспринимаются как явления эстетические, подчас от книги или театральной постановки ждет девочка прямого решения, подсказки, но постепенно, шаг за шагом, растущий человек уходит от узости буквализма. Ему помогают в этом возрасте взрослые. Как мы убедимся из записей Марины, уже в это время нужны подчас прикосновения к теории вопроса: отношение искусства и действительности.
«Сегодня я подошла к зеркалу и долго себя рассматривала. Я, конечно, некрасивая, но глаза у меня выразительные, словом, я думаю, что, может быть, я симпатичная. Интересно, как я смотрюсь со стороны? Какая у меня походка, как я держу голову? Что думают обо мне встречные люди?
Иногда меня охватывает отчаяние: мне кажется, что у меня нет примет, меня нельзя запомнить, я очень неинтересна и никому не нужна...
Мне очень плохо. Нагрубила маме, папе. Из-за пустяка. А с другой стороны, кто им дал право вмешиваться в мою жизнь. «Почисть туфли», «Делай уроки». А если я не хочу?
Если бы можно было завтра утром проснуться совсем другой... И начать жизнь сначала. Я была бы вежливой, доброй, внимательной. А правда — какой бы я была? На кого я хочу быть похожей? На Татьяну Ларину? Я очень люблю эту героиню, но она не училась в школе, ей не приходилось решать те проблемы, что мучат меня. На Гулю Королеву? Во мне нет этого желания брать одну высоту за другой, вернее, искать очередную высоту. Мне кажется, жизнь сама предлагает много трудных ситуаций, но из них не каждую решишь волевым усилием. Вот как мне, к примеру, наладить отношения с мамой? Ведь она и не подозревает, какая я взрослая, о чем я думаю. Если бы она знала, что меня так мучают мысли о смерти, о самом ее существовании (как смешно — существование смерти! смерть — ничто, черная дыра). Если я умру, то зачем все то, что происходит со мной сейчас? Если бы я могла поговорить об этом с мамой или папой! Но они удивятся. Не об оценках, не о школе, не о подругах даже, а об этом! Я очень люблю их, больше всех на свете. Так что же мешает быть с ними по-настоящему близкой? А, может, у каждого, есть свое — неприкосновенное?
Пошла к маме в библиотеку на диспут «Делать жизнь — с кого?» Очень интересно. Я очень взволнована, и хотя уже одиннадцать часов, спать мне совсем не хочется.
Сначала выступала пожилая женщина, как сама она себя отрекомендовала «бабушка двух внучек» и еще «бывший инженер». О чем она говорила?
О том, что прочла в журнале «Юность» повесть Анатолия Алексина «Безумная Евдокия». Что ей было ее читать интересно, ей, немолодой уже женщине, далеко ушедшей от собственной молодости.
Одного в ней не хватает — примера для ребят. Главная героиня, мол, девочка яркая, личность, среди сверстников — заправила. Заводила, авторитет. Но какая она? Эгоистичная. Безжалостная. Для того чтобы покрасоваться, проверить собственную волю, ушла от своей группы, от своих ребят в лесу. Себе она что-то там доказала, в собственной значимости и значительности утвердилась, но как это дорого обошлось другим!
И кто этому сверхчеловеку в прелестном девичьем облике противостоит?— возмущалась «бабушка двух внучек».
Растерянный папа, от лица которого ведется повествование. Причем он только что понял: в воспитании дочки не все ладно. Но что именно неладно, еще не осознал и девочку свою «милую» не развенчал. Слабая мама, которая в буквальном смысле сходит с ума от горя, решив, что ее дочь погибла. Учительница, «безумная Евдокия», которая, чувствуя внутренний изъян в героине, не хочет (или не может) убедить в его существовании ни родителей, ни друзей девочки.
Чему и кому в этой повести можно подражать? И вспомнила выступающая свое время (имея в виду ту пору, на которую пришлась ее юность), когда все старались быть похожими на Павку Корчагина. Когда же «бабушка» воспитывала своих детей, все они назывались «тимуровцами», потому что был у них свой сверстник — герой Тимур из повести Гайдара «Тимур и его команда». Сегодня она не смогла назвать такого литературного вожака и это ее беспокоило. «Попросите писателей, чтобы подумали на эту тему»,— обратилась «бабушка» к моей маме.— Думается, и папам и мамам, и бабушкам и дедушкам было бы куда легче воспитывать детей, будь у них под рукой пример, на который можно сослаться: «Вот таким я хочу тебя видеть».
— Тут началось! Каких только героев не называли с мест. А «бабушка двух внучек» на все: «старо» или «нецельный герой, с изъянчиком». Наконец, встал мальчик, из десятого класса:
— Вот вы говорите: нужен литературный герой, которому мы могли бы подражать. Уточним понятие «подражать». Что это значит в реальной жизни? Вот вы и ваши сверстники «подражали» Павлу Корчагину. Прекрасный герой — как хорошо, что он всегда «был рядом», был с вами. Но «подражали» ли вы ему? И кто-нибудь вокруг вас строил ли жизнь так же, как он? Многие из прекрасных людей, честных патриотов во время Великой Отечественной войны воевали, работали в тылу, работали тяжело на заводе, недосыпали ночей, недоедали хлеба — как все тогда, думали лишь о том, чтобы еще одна бомба, отлитая их руками, помогла бойцам расправиться с фашизмом.
Но они не пытались говорить, как Павел, и, возможно, никогда не были столь строги с близкими людьми. Не хватало воли, характера, слишком легко прощали,
