Детский сад, начиная с трехлетнего возраста и еще в меньшей степени с двух с половиной лет, не является обязательным для ребенка. «Три года – это психологический порог», – утверждала Дольто. И не следует помещать в детский сад ребенка, «который не знает, как его зовут, не осознает своей половой принадлежности, не понимает, кто является его отцом и матерью, и не имеет никакого представления о родственниках как со стороны отца, так и матери. Готовность к детскому саду определяется осознанием ребенком собственной идентичности, его способностью в какой-то степени обходиться без матери, о чем мы уже говорили и к чему вернемся еще раз в главе 9. Пятилетний малыш, не приученный к самостоятельности и не умеющий обслужить себя сам, нуждается во вводном курсе, предлагаемом ему «Мэзон Верт», созданным Дольто для этих целей (18) и основанным на ее наблюдениях за израильскими кибуцами (19).
Для тех, кто в той или иной степени интересуется историей педагогики XIX и ХХ столетий, скажем, что Франсуаза Дольто продолжила длинный список «врачей-воспитателей», основателей домов для детей. В этих домах – по сути, практическом воплощении следующих одна за другой педагогических теорий – сочетались наилучшие условия жизни ребенка с воспитанием, и мы назовем только несколько из них, открытых в Европе: школа-интернат Песталоцци в Швейцарии (1804), детский дом Юлии-Регины Йолберг в Германии (1907), дом ребенка Марии Монтессори в Италии (1907), сиротский приют и детский дом Януша Корчака в Польше (1912), колония имени Горького Антона Макаренко в России (1920).
Ребенок как субъект, ученик и гражданин
По мнению Дольто, школа неизменно была и остается «главным пространством формирования новых связей, контактов» (20), так как с развитием средств массовой информации (телевидение, радио…) она больше не является единственным местом приобретения знаний. И преподаватели обязаны выявить, открыть персональные таланты каждого из учеников, развить их, как когда-то это инстинктивно умели делать деревенские учителя, обучавшие всех детей в одном-единственном классе, они должны обеспечить «ребенку возможность получить образование, которое ограниченные в своих возможностях родители предоставить ему не могут» (21). И речь не идет о том, чтобы втискивать ребенка в узкие рамки во имя допотопных норм и оценивать его с помощью шкалы учебных достижений или процентных диаграмм успеваемости. Дети, удовлетворяющие всем школьным требованиям, вызывали недоверие психоаналитика, и она видела в этом зачатки нездоровья именно в силу того, что, «подрастая, они не отказывались от мысли доставить удовольствие своим родителям и полагали, что эти последние всегда и во всем правы» (22). И точно так же в ученике, который беспрекословно подчиняется учителю и никогда не задаст себе вопроса: «Почему он меня спрашивает только о том, что известно ему? Ведь это же глупо!» (23), она видела стремление к подражательству.
Дольто была безоговорочно против «порочного образования, которое заключается в том, что преподаватель насильственно вдалбливает знания в головы учеников» (24). И по ее мнению, даже первый ученик в классе не может не вызывать беспокойства. «Первые подвергаются такому же риску, как и все остальные» (25). «Очень жаль, что ваш сын – лучший в классе», – говорила она матери, гордящейся школьными успехами ребенка. Потому что невозможно все время быть во главе, не прикладывая к этому громадных усилий, что вскоре превратится в непосильную ношу. И тот, кто стремится быть первым, должен понимать, «что даже второй вагон может сойти с рельсов, не говоря уже о первом» (26). Твердо стоять на ногах, найти свое место в жизни – именно это и должно составлять счастье родителей, преподавателей и самого ученика. А что касается школьной успеваемости, то, по мнению Дольто, давление родителей на собственного ребенка, требующих от него подвигов на ниве образования, становится все сильнее, что приводит семью в состояние постоянного напряжения и тревоги, от которых не так-то легко избавиться, раз уж ее члены оказались под их пагубным влиянием.
А по поводу тревоги, вызванной школьными неудачами, Дольто с сожалением отмечает: «Я считаю, что сегодня родители склонны все драматизировать и придавать слишком большое значение школьной успеваемости и обучению в целом. Как если бы только школой ограничивалась вся жизнь ребенка. Как если бы мы сами не понимали, что это совсем не тот случай, когда нам стоит волноваться» (27). И Дольто знала, о чем говорила, видя перед собой череду маленьких пациентов и их родителей, для которых успехи детей составляли счастье всей жизни. Эта ставка на успех любой ценой стала своего рода наваждением, идеей фикс, принимавшей подчас характер форсинга, то есть патологического рвения, способствуя во многих семьях разжиганию конфликтов и подталкивая ребенка от растерянности к смятению, включая в худших случаях подавление и приводя, в конечном счете, к краху школьной жизни. «Хроническая неуспеваемость всегда является для детей трагическим испытанием» (28). И неудачи в школьной жизни, воспринимаемые как трагедия, могут довести ребенка до мыслей о самоубийстве или даже до самоубийства. И порицания, наказания ни в коем случае не могут быть выходом из создавшейся ситуации. И прежде всего нужно постараться понять, чем вызвана плохая успеваемость, и очень часто ее причины кроются вне школы.
Впрочем, школа, как и семья, совсем не нуждается в том, чтобы ее любили или чтобы все окружающие любили друг друга. И относительную неприязнь к учительнице нужно воспринимать как шанс, поскольку на следующий год ученик расстанется с ней, не испытывая особого сожаления. Впрочем, любезность и доброта не являются главными качествами учительницы. Она просто должна хорошо выполнять свою работу, и Дольто в целях лучшей и менее болезненной адаптации к школьной жизни просит детей следующим образом формулировать свое отношение к учительнице: «Я не люблю ее, но она хорошо объясняет новое» (29). Короче говоря, эмоциональный элемент не должен приниматься в расчет.
Поступление в школу (детский сад) является одним из последних обрядов посвящения, наподобие получения степени бакалавра, венчающего образование. И точно так же как и в момент присвоения младенцу имени, запись малыша в школу является началом вступления в социальные отношения со своими сверстниками; и все это осуществляется через язык и представляет собой очень важный символический акт.
Может быть, впервые за всю его короткую жизнь малыша назовут по фамилии либо полным именем. Он осознает тем самым объединяющую роль фамилии, потому что ее носят его отец, мать, родственники, с которыми он даже еще незнаком, он ощутит родственные связи внутри своей семьи, получит доступ к своим корням, осознает, откуда он родом, какое место он занимает среди братьев и сестер, и т. д. Это своего рода инвеститура, возведение в ранг нового гражданина, покинувшего лоно матери и лоно семьи, рамки которых стали слишком тесными для него. Это очень важный момент, закладывающий основы формирования его пока еще очень хрупкой идентичности. Но в то же самое время Дольто даже и не пытается скрыть своего возмущения: «Что он видит перед собой? Не просто детей, пришедших в школу, но учеников, задействованных в механизме бездушной административной машины» (30). Дети всё в большей степени воспринимаются как «стадо» (31) и «откалиброваны, как яйца в инкубаторе, в соответствии с их социальным статусом, и эмоциональность, свойственная их возрасту, никого не интересует» (32).
До 1968 года школа ничем не отличалась от школ времен Карла Великого: девочки – с одной стороны, мальчики – с другой. Вместе с воодушевлением, охватившим общество после мая 68-го, находившееся в опьянении призрачной властью, подкрепленной поэтичными лозунгами, расцветившими стены домов, у детей появилась возможность осознать свою половую принадлежность с введением действительно смешанных школ. Но все это требовало отчетливых разъяснений, и языку в этом процессе отводилась, разумеется, первостепенная роль, о чем часто упоминала Дольто: «Обучение словам, объясняющим степени родства, должно осуществляться в детском саду и начальной школе, формируя у ребенка основные представления об инцесте, поскольку четкого понимания того, что такое родственные связи, у него пока еще нет» (33).
Стремление к имитации убивает
Воспитывать ребенка значит «помочь ему сформировать лучший образ самого себя и никогда не поощрять его попытки имитировать кого бы то ни было» (34). И это, разумеется, полностью исключает его сравнение с кем бы то ни было, равно как и требование брать пример с того или иного ребенка, подчиняясь определенным моделям поведения. Потому что ребенок – это личность, обладающая собственной индивидуальностью и только ей присущей «гениальностью». И в этом качестве ребенок заслуживает уважения, которое подразумевает под собой не только умение взрослых его выслушать, разговаривать с ним, но и возможность дать ему индивидуализированное школьное образование в соответствии с его склонностями и способностями. В противном случае «школы превратятся в овчарни для Панургова стада, и каждый ребенок сам по себе ничего не будет значить» (35).
