Ознакомительная версия.
Иногда действие отдельного человека может быть и ошибочным. Так вот – дать милостыню беспризорному кажется добрым делом. Напротив, эта милостыня задерживает мальчика на улице, приучая его попрошайничать, портит его психику. Ваша милостыня – горький подарок.
А когда вы в вагоне дачного поезда чувствительно слушаете пение «пацана» и вместе с жалостливыми торговками даете ему мелочь, вы совершаете настоящее преступление, потому что ничего более сквернейшего, чем эти вагонные гастроли, в воспитательном отношении нельзя себе представить: все такие певцы – почти готовые мошенники и лодыри, с ними воспитательная работа – наитяжелейшая работа на свете.
Эта самая жалость иногда на улице подбивает человека вмешаться в поступки стража порядка, задерживающего беспризорного. Нет ничего более дешевого, чем эта жалость. Страж порядка исполняет часть большой работы, а жалость случайного прохожего требует, чтобы эта беспризорность развивалась свободно, как бурьян на поле у плохого хозяина.
Важность гибкого подхода в общении с трудным ребенком. Детское пьянство и курение
Не нужно говорить об идеалах, о совершеннейшей личности, о совершеннейшем поступке, мы должны мыслить всегда прозаически, в пределах практических требований нашего сегодняшнего, завтрашнего дня. И чем ближе мы будем к простой прозаической работе, тем естественнее и совершеннее будут и наши поступки. Я думаю, что не может быть идеальнее совершенства в вопросах этики. Я переживал очень много сложных коллизий в своей педагогической работе как раз в работе совершенства. Возьмем такой простой вопрос: пить водку можно или нельзя? Добродетельное большинство, придерживаясь норм морали, скажет: нельзя. Полное воздержание, водка – зло, не пей. И вот этот максимум при всей прочей, он кажется даже близкостоящим к какому-то серьезному требованию. И рядом тут же всепрощение, полная нетребовательность к человеку.
Ко мне приходили ребята. Редко, когда они приходили без бутылки водки в кармане. Эта беспризорная шпана больше пила, чем ела. Как это он придет и не похвастается, что он пьет водку. И были такие люди среди них, которые приходили ко мне в 16–17 лет, и они уже привыкли пьянствовать. Что с ними делать?
Вот в нашей современной школе есть подобный вопрос – курение. Курят ученики 5-х, 7-х, 10-х классов. Что мы – педагоги – делаем? Мы говорим с добродетельным выражением на лице «нельзя курить», а они курят. Что мы дальше должны делать? Выгонять из школы? Нет. Наша мораль не позволит выгнать из школы за курение, одна и та же мораль запрещает курить и не может выгнать за курение. И естественный результат – курят, только не открыто при вас, а в уборной, в отхожем месте, т. е. в самых вредных условиях. Что делать? Как бороться? Надо же решить, а мы его решить не можем и делаем вид, что все у нас благополучно. Мы запрещаем курить. Ребята курят, получают полное удовольствие, а мы не видим, мы ничего не знаем.
Но это еще курение. Ну, а водка? У меня были ребята, которые привыкли пить водку и которые иногда из отпуска приходили пьяные и потом сидели у меня в кабинете и плакали на моем плече. Что, мне легче от того, что он будет каждый выходной день плакать? Выгонять тоже нельзя. Выгонять? Куда его выгонять? У меня последняя стадия его, и я знаю, что если я буду придерживаться общепринятых моральных норм позиции, то он будет у меня жить пять лет, пять лет будет пить и будет пьяницей.
И мы все знаем, что у нас дети живут до 18 лет, потом выходят в жизнь, а в жизни они будут пить водку. Мы считаем это нормальным. Пусть он пьет после 18 лет, я за него не отвечаю. А я не мог так поступить. Потому что главной моей задачей, повторюсь, было не образование, а воспитание.
Что я делал. Я пришел к выводу, что я должен был научить их пить водку. Я их приглашал к себе домой, завхоз покупал водку, я ставил на стол закуску, приборы, клал салфетки, ножи, вилки, все очень культурно, я собирал восемь-десять человек «отъявленных пьяниц» в 11 часов вечера, когда уже все легли спать, и говорил им: «Строгий секрет, никто не должен знать о нашем пире. Никто». – «Будьте покойны». Они уже перепуганы этой обстановкой. А я говорю: «Буду учит вас пить водку и дам вам следующий совет. Вот три правила: на голодный желудок не пей; второе правило – закусывай. Повторите. И третье правило – знай, когда нужно остановиться, на какой рюмке, чтобы не потерять лицо человека». Это, говорят, хорошие правила. «Ну, давай проделаем первое упражнение».
Налили по рюмке. Выпили, закусили. Есть такие, спрашиваю, которые считают, что нужно остановиться на первой? Нет, говорят, таких нет. Выпили по второй, по третьей. Я говорю: «Проверьте себя, вы себя знаете». И вот кое-кто говорит: «Нужно остановиться». Но были такие храбрецы, которые на десятой остановились. «Ну, теперь идите спать!» И все трезвые. Они уважали меня и понимали, что я делаю дело.
А вот наше российское дело: где-нибудь в переулке перевернуть литр, упасть и тут же заснуть у парадного крыльца.
Через неделю, через месяц спрашиваю: «Будете помнить мои правила?» – «Спасибо, сердечное вам спасибо, – говорят. – Будем всегда ваши правила помнить. В голову нам не приходило, что и в этом деле нужна культура и можно чему-нибудь научиться. Когда пойдешь в город и купишь бутылку, нужно ведь ее всю выпить, куда же девать остаток. Закусывать? Где будешь закусывать? И поэтому все так и делается неправильно. Пьешь – и все». И человек пятьдесят за свою жизнь я вот так научил пить водку. У меня не было другого выхода. Я только в этом году стал рассказывать об этом, а то делал это в секрете.
Когда, например, в гости приезжает какой-нибудь бывший воспитанник, ныне капитан, ну, поставишь графинчик, закуску. И он говорит: «Всегда на шестой останавливаюсь. Всю жизнь буду помнить».
К чему я это пишу? Если бы я руководствовался привычными нормами морали, они бы у меня вышли пьяницами и теперь они были бы несчастные люди.
В моем учреждении, когда я еще не научился сам, как их исправлять, был у нас Лапоть, замечательная личность, блестящий характер, блестящая натура, а спился. Не научил я его пить. Из-за пустяка спился. Влюбился в красивую девушку, женился, а он сам некрасивый. Какая же гарантия, что такая женщина не будет тебе изменять? А он нарвался на легкомысленную особу. Он человек больших чувств – и запил. И теперь пьет. Я уже его взял в руки.
И некоторые другие мои воспитанники, по сути, хорошие ребята пьют только потому, что я не справился с этим проклятым грехом, не научил, как его привести в культурный вид. Мы все кричали: не пей, не пей, будь как голубь.
Точно так же и с курением. Я не пошел на путь максимума, я покупал сигареты, и они курили в моем присутствии, у меня прикуривали. И именно это позволило мне вести борьбу с курением другими средствами, средствами убеждения, врачебным вмешательством, и наконец, старшие курят на договоре: вы курите, а младшим курить не даете. И уж при этом условии младшим не покурить. Конечно, я мог вызвать врача, своего воспитанника и сказать себе: вызови к себе, посмотри и попугай. И тогда врач вызывал мальчика и говорил: «Что у тебя с легкими делается, ты год проживешь». – «А что такое?» – «Да там один никотин». Я ему не запрещал курить, а доктор его пугал. И процент курящих у меня был невелик, он не превышал 15–20. И очень многие взрослые мальчики бросали курить именно потому, что я не делал максималистской проблемы.
Что все это доказывает? Прозаичность нашего этического подхода, близость к жизни, то, что по нашим силам, то и есть наша этика, что вы способны сделать. Мы требовать должны, но исключительно посильное требование. Я в особенности считаю, что в этике взаимоотношений с детьми всякое превышение может только калечить. От всей этики ничего не останется, если говорить высокими выражениями о добре, истине и т. д. В общении с детьми этика должна быть этикой прозаической, деловой, сегодняшней, завтрашней.
Коллектив как главная форма воспитательной работы с трудными детьми
Перейдем к изложению тех практических форм, которые в моем опыте и в опыте других моих коллег, я считаю, наиболее удачно воплощались в воспитательной работе. Главнейшей формой воспитательной работы я считаю коллектив.
Что такое коллектив и где границы нашего вмешательства в коллектив? Я сейчас наблюдаю очень много школ – и здесь в Москве, и в Киеве приходится бывать и бывал, – и я не всегда вижу коллектив учеников. Иногда удается видеть коллектив классный, но мне почти никогда не приходилось видеть коллектив школы.
Главнейшей формой воспитательной работы я считаю коллектив.
Я вам расскажу сейчас простыми словами о моем коллективе, воспитанном мною и моими товарищами. Имейте в виду, что я был в иных условиях, чем школа, потому что у меня ребята жили в общежитии, работали на производстве, в подавляющем большинстве не имели семьи, то есть не имели другого коллектива. И естественно, в моем распоряжении были большие средства воспитания, чем в школе. Но я не склонен к уступкам только на том основании, что были лучшие условия. В свое время у меня была школа, школа заводская – вагонного завода, и я все-таки там имел коллектив школьников.
Ознакомительная версия.
