Ознакомительная версия.
История полна примеров людей с личностной организацией, которая могла бы послужить поводом для госпитализации и интенсивного медикаментозного лечения, однако плоды их деятельности стали настоящим даром всему человечеству; это Виржиния Вулф, Хелен Келлер, Альберт Эйнштейн, Леонардо Да Винчи, Оскар Уайльд, Амадей Моцарт, Джеймс Джойс, Генри Торо, Вуди Аллен. Я лично знаю нескольких безумцев, маргинальных, чудаковатых, плохо приспособленных к жизни людей, которые непременно получили бы диагноз по DSM, при этом друзья и общество ценят их за выдающиеся человеческие качества. И в то же время, к примеру, Адольф Эйхман по результатам психиатрического освидетельствования оказывается совершенно нормальным.
На протяжении последних 60 лет психологию и психиатрию снова и снова критикуют за попытки стандартизировать всех в угоду господствующим ценностям. Жан-Поль Сартр, Мишель Фуко, Томас Саас, Рональд Лэйнг, Дэниел Купер и многие другие оказали влияние на целое поколение интеллектуалов, решивших доказать относительность критерия оценки психического здоровья. Их открытия и критические идеи до сих пор актуальны, но были оценены по достоинству преимущественно профессорами университетов, оставшись почти незамеченными практикующими терапевтами, Американской психологической ассоциацией, страховыми компаниями и культурой в целом. Вот один пример: множество влиятельных компаний в США, Европе и Канаде до сих пор используют личностные тесты для определения пригодности к работе и классификации сотрудников. Тестирование проводится психотехниками, а результаты считаются объективными. Вычисления, безусловно, объективны; и статистический анализ может помочь выявить психологические нарушения или психосоциальную патологию. И все же чтобы эти тесты отвечали своей задаче (найти наилучшего кандидата на должность), необходимо иметь определение нормальной личности. У нас его нет, и мы не можем его получить, потому что как только мы пытаемся определить психическое здоровье, мы попадем на огромную территорию, которая не может быть представлена в виде точных категорий по той простой причине, что эта область постоянно изменяется. При таком тестировании простота смешивается с упрощенностью, ясность – с шаблонностью, а когда речь идет о сложности психики, упрощения совершенно неуместны.
Если бы встал вопрос, каким прилагательным лучше всего определить психику, больше всего подошло бы слово «сложная». Эта сложность неизбежна, потому что психика каждого индивида является целым миром. Сложности не избежать и по другой причине: душа никогда не застывает в неподвижности, это не фиксированный объект. Она танцует, развивается или регрессирует в процессе эволюции культуры. Например, врачу в викторианской Англии никогда не пришло бы в голову интересоваться у женщины, фригидна ли она. Хорошему доктору сексуальная холодность казалась совершенно нормальной. Представления того времени о характере женщины благородного происхождения приписывали ей природную слабость, фригидность, зависимость. Нормальной считалась женщина хрупкая, имеющая слабое либидо, совершенно неспособная оценить умение заниматься любовью. Порядочный муж не ожидал от жены проявлений чувственности. Если женщина не была готова выглядеть нимфоманкой, проституткой или сексуально озабоченной, ей не следовало показывать, что секс для нее может быть сколько-нибудь приятным занятием. Пары, которые открыли для себя способность к взаимной страсти (их было довольно много даже в викторианскую эпоху), скромно умалчивали о своем открытии. Эти обычные люди научились смотреть сквозь так называемый личностный профиль «нормальной» женщины и потому стали более свободными.
Тот факт, что нормальная идентичность не может быть четко определена, сам по себе не является проблемой, скорее даже наоборот. Отсутствие ясности в определениях позволяет нам исправлять свои ошибки и избегать идеологических штампов. Ужасы расизма и сексизма основаны именно на жесткости понятий. «Белые» – такие-то, а «черные» – такие-то. Арийцы отличаются от евреев. Мужчины – с Марса, женщины – с Венеры. Женщины по преимуществу настроены на природу, тело и эмоции, а мужчины больше знают об обществе, личности и мышлении. Везде сплошные стереотипы. Жесткие рамки идентичности в конце концов раскалываются на мелкие осколки, и это значительно удобнее, потому что идентичность должна быть подобна комфортной одежде, достаточно свободной, чтобы не сковывать движения и рост.
Невозможность дать определение нормальной личности лучше всего иллюстрирует история клинической интерпретации гомосексуальности. Отношение к этому явлению как к болезни остается одной из самых известных грубейших ошибок в истории психологии, причем принятых с удивительной легкостью, хотя этот пример убедительно показывает ненаучность основ DSM. Это увлекательная история с драматическим концом. До издания DSM в 1968 году гомосексуальность (женская и мужская) считалась болезнью. Психологи опубликовали огромное количество теорий о возможных причинах этого «заболевания». Типичный пример – много раз переизданная работа Фрэнка С. Каприо4, которая содержала ложные доказательства, сфабрикованные клинические случаи и много истерии по поводу предполагаемой опасности гомосексуальности для общественной морали. Причиной часто считалось неправильное воспитание (обвинения в нем обычно были адресованы матери). В случае мужской гомосексуальности мать подозревалась в соблазняющем поведении, вызывающем у сына инцестуальную панику; альтернативная версия состояла в том, что мать была слишком властной, что привело к возникновению у мальчика страха кастрации. В случае с женской гомосексуальностью мать обвинялась в эмоциональной холодности, которая заставляла дочь тосковать по женскому вниманию, путая близость с матерью с сексуальной близостью.
Психологи делали себе карьеру, рассуждая о патологии гомосексуальной личности и о том, что за ней стоит: неспособность к взрослению и соответствию требованиям традиционной гендерной роли; бессознательный страх беременности и деторождения; зависть к мужчинам (у женщин); зависть к женщинам (у мужчин); травмированные дочери отвергающих отцов; травмированные сыновья, чьи отцы были слишком жесткими; влюбленные, травмированные неудачными гетеросексуальными отношениями; «гадкие утята», нуждающиеся во внимании; регрессировавшие нарциссические личности, способные проявлять интерес лишь к собственному образу в однополой любви.
Тот факт, что гомосексуальность существовала всегда, во всех обществах, во все времена, показывает, что явление может быть вполне естественным, даже не будучи статистической нормой. Природа и культура часто противоречат друг другу, и психологи, будучи вписанными в культуру, часто принимают свои предубеждения за истину. Для того, чтобы данное противоречие было замечено и вызвало полемику, понадобилось восстание геев и лесбиянок. Многие из них были хорошо образованы, успешны и устали от стереотипов. Они нашли себе союзника в лице такого автора, как Томас Саас5, который усомнился в правильности существующих взглядов и провозгласил, что страх перед гомосексуальностью имеет такую же силу и основу, как и страх перед ересью. Саас также предположил, что врачи со своим фальшивым определением «нормальности» взяли на себя роль священников, заставляющих бунтующую часть общества не отбиваться от стада.
Только в процессе работы над изданием DSM 1973 года (собственно, DSM-IV) так называемые эксперты Американского Психиатрического Общества (АРА) решили поставить этот вопрос на голосование. Тринадцать из пятнадцати человек были готовы переписать теорию гомосексуальности и представить ее как-то иначе6.
В следующем 1974 году голосование было проведено среди 10000 членов АРА, и 58 процентов поддержали позицию лидеров. Голосование! Какой любопытный способ утверждения научных принципов! Странно, что они не диагностировали сами себе «расстройство мышления», то есть бессознательную склонность психологов считать болезнью любое неодобряемое ими поведение. Тот факт, что понятие психического здоровья определяется голосованием, не только ставит под сомнение претензии DSM на научность, но и вызывает в памяти псевдонаучную риторику врачей Средневековья. Они тоже устраивали состязания в красноречии вместо того, чтобы провести четкий эксперимент, и боролись за социальное влияние, решая, что нужно королю: кровопускание, чистка кишечника, банки или все это вместе. Они говорили, говорили, говорили, и длинные рукава их мантий развевались на ветру. Когда им надоедало распушать перья, они приходили к согласию по поводу той или иной процедуры. Было безопаснее согласиться, чем продолжать спор перед королем, особенно если того продолжали мучить боли.
Ознакомительная версия.
