Еремей Парнов
ГИМН МОРСКИМ ЕЖАМ
Писатель Еремей Парнов побывал недавно на Дальнем Востоке. Он объездил весь Хасанский район, несколько дней прожил в бухте Троицы, где создана первая в Союзе исследовательская станция по биологии океана. Результатом этой поездки явилась книга «„Белый лебедь“ у океана», отрывок из которой мы публикуем.
Когда-нибудь о морских ежах напишут поэму. Только высоким штилем можно по достоинству прославить красоту, уникальные гастрономические качества, разнообразие форм, кроткий нрав и бескорыстную преданность науке — все те изумительные качества, которые выделяют морских ежей среди прочих обитателей моря.
С чего начать повествование о морских ежах? Впрочем, раньше надо договориться о терминах. Дело в том, что один еж другому не чета, Я лично видел четыре типа ежей: черных, зеленых, сердцевидных и плоских. А так, может, их куда больше. Ежи— родственники морским звездам и голотуриям, в частности трепангам. Родственники в том смысле, что все они являются иглокожими. Это не мешает, конечно, взаимному поеданию.
Самый красивый еж — нудус. По-латыни это означает «голый», или, говоря современным языком, «нудист». Не знаю, кто окрестил так это черное, утыканное сверкающими иглами существо. Очевидно, очень веселый человек.
Когда плывешь в воде, содрогаясь еще от утреннего холода, ежи производят странное впечатление. Они напоминают заледенелые созвездия, к которым ты неожиданно приблизился. «И Тамплинсон взглянул назад и увидал в ночи звезды замученной в аду кровавые лучи». Киплинг, наверное, видел нудусов. Эти живые существа похожи на неживые звезды или по меньшей мере на звезды, впавшие в спячку. Черные лакированные лучи их, строго говоря, нельзя называть иглами. Это суживающиеся к концам трубочки. Что же касается «кровавых лучей», то тут речь скорее всего идет об алых ниточках с крохотными присосками — амбулякральных ножках. Московский биохимик Александр Александрович Нейфах показал мне нудуса под микроскопом. Среди черных блестящих игл амбулякральные ножки извивались в причудливом танце, образуя легкую алую дымку, которая и придает черному ежу его непередаваемый цвет. Кстати, самого нудуса по величине можно сравнить с хорошим яблоком, и его вовсе не надо разглядывать в микроскоп.
Гораздо больше похож на ежа интермедиус. Иглы у него короче и тоньше. Они лежат в разных направлениях, что придает интермедиусу оголтелый, ежиный вид. И цветом интермедиусы не подкачали. В одних местах они рыжевато-серые, в других — серо-пыльно-зеленые.
Ежи довольно крепко присасываются к грунту и царственно сверкают, заледенелые и гордые. Но им ничего не стоит переменить место. Им достаточно пошевелить иглами и встать на них, как на ходули. Если же, сделав небольшое усилие, оторвать ежа и вытащить из воды, все иглы сразу же придут в неторопливое, почти механическое вращение — бесполезная попытка вернуться в родную стихию.
У выброшенного прибоем ежа, когда он основательно поваляется на солнце, иглы отваливаются столь же легко, как у сухой елки, которую оставили в комнате до «старого» Нового года. А под иглами-то и скрывается настоящая красота ежа — его известковый скелет, зеленоватый или нежно-сиреневый, с геометрически точными меридиальными узорами из круглых бугорчиков. Скелет ежа — это купол мусульманской мечети или мавзолея. Безупречная, математически совершенная конструкция, которая, честно говоря, даст сто очков вперед Тадж Махалу.
Скелеты ежей можно найти в береговых выбросах, много их и на дне. Скелет сердцевидного ежа, как легко угадать, сердцевидный. Его прелесть преходяща, как, скажем, у ирисов. Я часто находил эти тонкие белые коробочки, но их редко удавалось даже вытащить из воды. По сравнению с ними выеденное яйцо — конструкция из армированного бетона. Хрупкие сердцевидки разрушались даже от сопротивления воды. Лишь дважды мне удалось вытащить их на берег. И оба раза ненадолго. Сердцевидные — довольно редкий вид. Поэтому Великий истребитель ежей (о нем ниже) говорил о них с особой симпатией.
Еще более плотоядно распространялся он о плоских ежах, белые, как мел, скелеты которых украшены пятилепестковым узором из крохотных дырочек и напоминают окаменевшие облатки для католического причастия. Впрочем, кто у нас видел эти самые облатки? На круглое печенье «Крокет» похожи скелеты. Я нашел целый город пластинчатых, целую страну. Оказывается, они не экзоты, а просто любители чистого и мягкого песка. Эти мохнатые, цвета крепкой марганцовки пластины в воде кажутся почти черными. Они валяются на песке, как распотрошенный автомобильный фильтр тонкой очистки.
Пластиночных ежей не едят, вероятно, из-за крайней скудости содержимого. Сердцевидные ежи весьма редки, и Великий истребитель очень ими дорожит. Поэтому я попробовал лишь черных и зеленых. Попробовал и остановился на зеленых — интермедиусах.
Я читал, что морской еж — высший деликатес, В ресторанах Флориды его подают за бешеные деньги. Эксцентричные супружеские пары специально проводят летние каникулы в бухтах, где есть ежи.
Я вскрывал ежей ножом. Скелет лопался с противным фарфоровым хрустом, и глазу открывалось содержимое: черноватая жидкая масса с какими-то камушками и четыре оранжевых мазка на внутренней поверхности скелета. В мазках — вся прелесть. Это икра (или молоки, так как различить можно лишь под микроскопом) морских ежей. Как передать ее вкус? Это нечто среднее между маслянистостью лучшей стерляжьей икры и сладостью сока в крабовых банках. Это хвост лангусты, превращенный в нежнейшую эмульсию. Это знаменитый рачий соус, сгущенный в сбитые сливки. И еще нечто, о чем я просто не умею сказать.
Теперь о том, как я открыл обиталище пластинчатых. Заодно это будет рассказ и о подводном зиккурате. Но я забыл рассказать об одной особенности морских ежей, которая сильнее всего сближает их с сухопутными. Как и обитатели наших лесов, морские ежи любят нанизывать на иглы всякую всячину: почерневшие клочки морской капусты, раковинки, какие-то деревяшки и даже дырявые скелеты своих же братьев-ежей.
Зачем они так поступают? Скорее всего маскируются. Но от кого? Рыба вряд ли решится атаковать утыканное иглами сокровище, кальмар и тюлень — тоже. Может быть, ежи боятся большого камчатского краба? Этот колючий броненосец может, конечно, расколоть ежа, но он не вылезает на мелководье. И осьминог тоже любит тихие местечки, где поглубже да похолоднее.
Острых игл ежей больше всего боятся водолазы. Ежовые иглы легко обламываются и прочно застревают в ранках. Такие ранки очень болезненны и долго не заживают. Я сам выковыривал заостренной спичкой остатки крошащейся иглы из пятки Володи Попова — начальника станции. Причем делал это прямо на берегу, поскольку чем скорее прочистить рану, тем скорее она заживет. Так что, очевидно, дурная слава ежей ими заслужена… Но мой микроскопический, конечно, опыт все же заставляет меня относиться к ежам с большей снисходительностью. Со смелостью неведения я отрывал их от камней голыми руками. И вскрывал, держа незащищенными пальцами. Даже случайно наступал на них в воде. Ощущение, конечно, не очень приятное, но кожа оставалась целой.
Но пора вернуться к пластинчатым ежам и подводному зиккурату, который я обнаружил в прекрасной бухте Копакабана. Об этой бухте мне рассказал Володя Попов.
— Видите вон ту сопку? — спросил он, показывая на зеленый гребень, поросший скрюченными дубками с плоскими, причесанными ветрами кронами. — К ней ведет тропинка. Она огибает сопку, спускается в небольшой распадок и вновь забирается на гору, ту, дальнюю, голубую. Оттуда видна бухта. Спускайтесь прямо по склону.
Сначала дорога была ясно видна. Черная колея со следами протекторов и оленьих копыт вела в рощу широколистного маньчжурского дуба. Мутное небо неожиданно прояснилось, и зеленый распадок ожил. В папоротниках и высокой полыни заскрипели цикады, затрещали кузнечики и сверчки. Все засверкало, запахло буйно и остро, как в день творения. Радужными нитями обозначались фермы хитроумных паучьих конструкций. Огромные мохнатые пауки живее стали укутывать в серебристые коконы пестрых бабочек.
Дорога пошла по болотцу. Я прыгал с кочки на кочку. В черных жирных ямках тускло блестела мазутоподобная вода. Вскоре я понял, что, кроме оленей, тут вряд ли кто до меня ходил. Очевидно, тропа осталась слева. Но оленья тропа вела на вершину сопки коротким путем, и я полез прямо в гору. Потом я узнал, что так ходят либо люди, всю жизнь проведшие в горах, либо беспросветные невежды. Избрав путь бывалого горца и часто припадая на четвереньки, я добрался наконец до самого верха. Те искореженные ветрами дубки, которые я видел снизу, росли, как оказалось, на узкой террасе, метрах в пятидесяти от верхней точки. А может, я залез не на ту сопку…
