В Германии до прихода Гитлера к власти существовала влиятельная Веймарская школа евгеники. Представители этой школы считали, подобно Марксу и Энгельсу, что евгеника и социализм дополняют друг друга[115], — симбиоз, который сегодняшним левым принять нелегко. Отец немецкой евгеники Карл Плетц был социалистом. Он провел четыре года в США, где изучал возможность создания там социалистической пангерманской колонии. Австрийская феминистка и журналистка Ода Ольберг, пережившая нацистский период в изгнании, активно интересовалась идеями Вильгельма Шальмайера, который пытался объединить евгенику и социализм и был яростным противником расизма. Другим поклонником Шальмайера был Эдуард Давид, один из лидеров социал-демократического ревизионизма. Макс Левин, руководитель мюнхенского отделения Германской коммунистической партии, писал, что евгеника станет рычагом прогресса человеческого общества[116]. Альфред Гротьян приветствовал попытки в условиях социалистического строя снизить уровень рождаемости у лиц с неблагополучной наследственностью, а известный теоретик социализма Карл Каутский преспокойно пользовался термином «вырождение». В социал-демократической партии Германии была даже значительная фракция евгенистов.
В период расцвета евгеники генетик Герман Маллер (по-русски его имя часто транскрибируется как «Меллер») доказывал, что в капиталистическом обществе разного рода привилегии слишком часто дают возможность выдвинуться людям с ограниченными способностями и что «нужно производить больше Лениных и Ньютонов»[117]. Выдающийся генетик и убежденный марксист Дж. Б.С. Халдэйн заметил в 1949 году на страницах «Дэйли уоркер»: «Формула коммунизма «от каждого по способностям, каждому по потребностям» была бы чушью, если бы способности людей были одинаковыми»[118]. Генетик Идеи Пол суммировал взгляды многих левых; «Если социалист не будет евгеником, социалистическое государство быстро погибнет от расового вырождения»[119].
Традиционный разрыв между левыми и правыми в самой основе своей можно охарактеризовать как спор между «перераспределением» и «соревнованием». Логически эгалитаризм согласуется с соревновательной точкой зрения. Если все мы действительно «равны», то надо быть последовательным и признать правоту принципа «побеждает самый энергичный». Если же неравенство способностей заложено генетически, то справедливость требует поставить во главу угла перераспределение — сначала материальных благ, а со временем и самих генов. Евгенисты с полным основанием указывают, что если материальные блага могут перераспределяться лишь путем конфискации у одних и передачи другим, то генетическое перераспределение этому правилу отнюдь не следует.
Акты геноцида принято связывать с деятельностью адептов теории главенствующей роли наследственности, а не глашатаев врожденного «равенства». Но левые запятнали себя массовыми убийствами ничуть не меньше, чем правые. Не мешает вспомнить и крах экономики в социалистических государствах, тиранию социалистической бюрократии и бюрократии, обслуживающей эту бюрократию, вспомнить о нищете, в которую лидеры этих государств ввергли свое собственное население. Наше время — не лучшая пора для популяризации «левой» идеологии; на повестке дня очевидным образом стоит коренной пересмотр этой идеологии.
В начале третьего тысячелетия нашей эры издательство Йельского университета выпустило небольшую книжку биоэтика Питера Сингера, где он пытается перебросить мост через пропасть между политическим мышлением левых и дарвинизмом. Сингер предлагает модель социализма, основанного на защите прав угнетенных. Согласно его данным, 400 самых состоятельных людей в мире владеют большим богатством, чем 45% представителей низшего класса; Сингер встает на сторону бедняков. Вместе с тем он указывает, что если правые пытались кооптировать евгенику, то левые ошибались, думая, что евгеника — это непременная принадлежность «правого» образа мыслей. «Кажется неправдоподобным, — пишет он, — что дарвинизм объясняет нам законы эволюции живой природы, но не идет дальше эпохи первобытного человека»[120].
Сингер прав, говоря, что «левый дарвинизм» может возродиться, хотя ортодоксальные марксисты, поклоняющиеся, как пророку, своему отцу-основателю, навечно определившему, что есть левое, а что правое, не преминут сослаться на знаменитое изречение насчет того, что «бытие определяет сознание». Заметим, что Маркс враждебно относился к мальтузианству, которое исторически шло рука об руку с евгеникой и движением за «право на смерть».
Пресловутый спор — nature или nurture — чересчур заострен левыми идеологами, которые на самом деле гораздо меньше склонны к эгалитаризму (представлению о том, что все люди от рождения равны) и вере в определяющее влияние окружающей среды, чем заверяют в этом своих наивных последователей. Настоящий конфликт происходит между генетическим интервенционизмом и политикой laissez-faire (невмешательства).
Если представить себе континуум, где наследственные факторы сосредоточены на одном полюсе, а приобретенные свойства — на другом, перед нами предстанут три основные позиции:
1. генетическая предопределенность практически полностью объясняет различия между индивидуумами и группами, и факторы окружающей среды играют при этом незначительную роль;
2. воздействие среды полностью превалирует над наследственностью;
3. наследственные факторы и условия окружающей среды взаимодействуют.
Абсолютизация наследственности (жесткий генетический детерминизм) отчасти является наследием социального дарвинизма XIX века, отчасти же представляет собой изобретение эгалитаристских приверженцев теории решающей роли внешней среды; цель этого изобретения — дискредитировать оппонентов. Что касается тезиса «все зависит от воспитания», то он остается прекрасной фантазией (если бы так было на самом деле!), от которой ныне отказались все, за исключением разве что самых радикальных эгалитаристов. Есть только одна разумная точка зрения на nature/nurture: взаимодействие, а не взаимное исключение. Разногласия по этому поводу могут касаться лишь относительной важности того или другого фактора.
Эгалитаристы выдвигают множество доводов в пользу своей точки зрения. Их аргументацию можно суммировать следующим образом:
1) современный человек представляет собой «чистый лист» (tabula rasa), на котором окружающая среда может написать все что угодно;
2) нет никаких значительных межгрупповых различий;
3) хотя различные уровни индивидуальных способностей могут существовать внутри отдельной группы, общего для всех умственного развития не наблюдается;
4) тест IQ характеризует не умственное развитие как таковое, а всего лишь умение проходить тесты;
5) наследуемость IQ равна нулю;
6) даже если предположить, что общая тенденция рождаемости в современном обществе носит дисгенический характер, эволюция не всегда следует дарвиновской поэтапной модели, в которой малые изменения со временем приводят к большим эволюционным сдвигам. Скорее эволюция характеризуется долгими периодами генетической неподвижности с внезапными скачками, нежели постепенными переменами. (Аргумент «прерывистого равновесия», оправданный применительно к ракообразным, оказывается троянским конем в стане человека.)
Сами эгалитаристы, надо сказать, не очень-то верят в эти и подобные им доводы, но по-прежнему прибегают к ним, чтобы выгадать время и внушить публике уверенность, будто человек более не подвержен эволюционным процессам.
Никакие исторические события, даже самые трагичные, не могут остановить прогресс науки. Политолог Массачусетского университета Дайана Пол удачно определила современный интеллектуальный климат:
Практически все левые генетики, чьи взгляды сформировались в первые три четверти двадцатого века умерли, веря в связь между биологическим и социальным прогрессом. Их ученики, выросшие в совершенно ином социальном климате, либо не были согласны с ними в принципе, либо, оказавшись в обществе, враждебном детерминизму, не желали защищать позицию своих учителей. Появление социобиологии, вероятно, является признаком затухания горьких воспоминаний о событиях 40-х годов. Когда эти воспоминания окончательно поблекнут, возрождение концепции, которая никогда не была опровергнута научно, а лишь была заслонена социально-политическими потрясениями, не вызовет удивления, С конца 40-х до ранних 70-х годов эта точка зрения была как бы загнана в подполье в среде ученых и лишь с переменой социального климата вновь приобретает вес.
Биолог Лоуренс Райт (университет штата Миннесота), изучавший близнецов, пришел к выводу, что «взгляд на природу человека, принятый в конце века, во многом схож с воззрениями, которых придерживались в начале века»[122].
