И при всем этом сходство здесь во многом лишь формальное. Мы ведь не подражаем полету птиц, но летаем, механика движения рыбы в воде ничего общего не имеет с механикой движения судна, однако мы плаваем. Наиболее быстрые дикие животные развивают скорость до 70–80 километров в час. Но человек не подражает им в беге: колесо позволило ему развить несравненно более высокие скорости передвижения по суше.
Вполне вероятно, что при некоторых условиях направление развития человеческого общества могло быть иным: человек мог более тщательно имитировать окружающие его живые вещества, прогресс был бы более «биологизирован»… Как далеко продвинулись бы люди, следуя такому пути развития?
Подавляющее большинство ученых полагает, что избранное человечеством технологическое направление развития было оптимальным по результативности и быстроте прогресса. Действительно, оно давало возможность не подражать природе, не приспосабливаться к ней «изнутри», а переделывать ее с помощью искусственно создаваемых технических средств. Вероятно, любой другой путь привел бы к тому, что к настоящему времени мы были бы еще очень далеки от достигнутых результатов.
Есть, однако, такие отрасли производства, где человек сознательно отказался от собственного техницизма. Подобной нетехнологической технологией отличается все наше сельское хозяйство. И особенно яркий пример в этом отношении являет животноводство.
Мы уже не раз говорили о том, что искусственная селекция ничем принципиальным от естественного отбора не отличается. Просто методы природы носят лотерейно-статистический характер: на 1 миллион проигрышей — 1 выигрыш. Искусственный отбор — всего лишь кнут в руках человека, которым он подстегивает эволюционный процесс. И неважно, что тем самым биологическое развитие ускоряется и приобретает направленный характер, а не вариационно-вероятностный, ведь и в начале, и в конце его — вполне «природное», а не какое-то искусственное животное.
Теперь уже совершенно ясно: переход на промышленную технологию производства продуктов животноводства должен означать переход к принципиально новому технологическому методу разведения животных, а не упрятывание их на некий конвейер, страшно медленно передвигающий их от рождения к мясокомбинату. В разведении животных нужна революция, а раз нужна, то она не за горами…
Будущее сельское хозяйство должно основываться на эксплуатации животных, настолько же отличающихся от диких, насколько самолет отличается от птицы. У этих искусственных существ должны быть «сняты» все функции, не имеющие отношения к полезности для человека. Возможно, что в связи с этим животным не понадобятся конечности и развитый мозг для координации своего поведения, сложная нервная система и некоторые органы чувств.
Возможно, наиболее подходящей конструкцией животного мясного направления явится неподвижное червеобразное тело, лишенное некоторых органов восприятия внешнего мира, обладающее свойством регенерации тканей, периодически отправляемых на кухню. Но возможно, что и дальше будет развиваться начатый когда-то процесс очеловечивания животных. Упоминавшийся выше Артур Кларк пишет в связи с этим: «Я почти не сомневаюсь, что наши потомки будут располагать множеством разумных животных для выполнения тех видов работы, которые в ином случае пришлось бы выполнять очень дорогостоящим и сложным роботам».
Сбудется ли это предсказание, так или иначе будет выглядеть домашнее животное будущего, несомненно одно: в самое ближайшее время человеку нужно научиться методам оптимального конструирования живых организмов. Перейти к новым принципам разведения его заставит не только необходимость резко увеличить производство животного белка для быстро растущего человечества, но и необходимость более рационально, на промышленной основе кормить и содержать животных. Но об этом разговор в следующих главах.
Кибернетизированный пастух
— А почему, собственно, необходимо специально выводить «промышленную корову»? Может быть, она сумеет появиться на свет сама собой? Ведь в конце концов человек тоже не был создан для жизни в современном городе, а ведь адаптировался?..
— И остался все тем же Homo sapiens. Однако вы, кажется, считаете, что «принципиально иную» корову можно «сотворить» одними методами «перевоспитания» в новых условиях промышленных комплексов? Точка зрения далеко не новая…
В конце прошлого столетия А. Вейсман, профессор зоологии Фрейбургского университета, длительное время был увлечен отрезанием хвостов у едва родившихся мышат. Изуродованным беднягам предоставлялся неплохой стол и возможность производить себе подобных, что они и делали в полном соответствии с законами Природы. И в полном соответствии с ними же на свет появлялись новые и новые поколения хвостатых существ. У двадцати двух поколений мышей после рождения были принудительно отторгнуты хвосты, тем не менее и двадцать третье поколение родилось поголовно хвостатым. Приобретенные при жизни родителей признаки детям не передавались. Что, собственно, и хотел доказать почтенный профессор.
Опыты А. Вейсмана нанесли решающий удар по учению выдающегося французского зоолога Ж. Ламарка, выдвинувшего еще в 1809 году эволюционную гипотезу, согласно которой все биологические виды с целью все более полного приспособления к окружающей среде вынуждены вносить постоянные конструктивные коррективы в свой организм и внешний облик. Например, все не раз, вероятно, задумывались, отчего у жирафа такая длинная шея. Конечно же, потому, что так удобнее дотянуться до верхушек деревьев, кажущихся ему самыми вкусными. Вот Ж. Ламарк и полагал, что в процессе тысячелетней эволюции жираф все время тянулся за вкусными листьями, тянулся, тянулся и вытянул в конце концов шею до совершенно гипертрофированных размеров.
Теория эволюции как результат «упражнения» (или его отсутствия) тех или иных органов связывала самыми прочными узами животное и среду его обитания. Это казалось не только более логичным, но и более прогрессивным, нежели генетика Г. Менделя с ее независимой от внешней среды наследственной информацией, заложенной в специально на то предназначенных клетках. Очень «обнадеживал» ламаркизм и животноводов-практиков: он давал им надежду на ничем не ограниченное направленное развитие домашних животных под воздействием «воспитательных мер», под давлением искусственной среды обитания, создаваемой зоотехниками. Поэтому известный датский животновод профессор Прош писал в 1861 году, что раз уж биологической наукой твердо установлено развитие животных под влиянием внешних природных условий, то в конце концов любую породу можно вывести лишь за счет ухода, содержания и кормления. Следует только очень гармонично и последовательно сочетать эти внешние факторы, чтобы они вызвали у скота вначале незначительные, а потом, по мере постепенного накопления из поколения в поколение, и весьма существенные изменения в особенностях конструкции, которые приведут в итоге к новым, качественным трансформациям.
Не избежал увлечения ламаркизмом и сам великий Ч. Дарвин. Он всерьез верил рассказам миссионеров о том, что индейские (южноамериканские) дети частенько появляются на свет уже вполне татуированными. Рисунок татуировки в точности совпадает с излюбленными орнаментами родителей.
Ламаркистские верования продолжали жить и после того, как были окончены увлекательные эксперименты А. Вейсмана. В середине 20-х годов на заседании Германского животноводческого общества профессор Дюрст утверждал, например, что голые шеи у так называемых семиградских кур — следствие их дурного нрава. Эти куры просто жить не могут без того, чтобы не подраться и не пощипать перья из шеи соперницы. Постепенно, полагал Дюрст, ощипанность наследственно закрепилась, вот и ходят теперь семиградские курочки голошеими.
Очень сильными ламаркистские убеждения были и среди советских ученых — биологов и зоотехников. Некоторым из них учение Менделя — Вейсмана казалось прямо-таки реакционным, поскольку воздвигало преграду между средой обитания живого существа и изменением его наследственности. Ведь если породу нельзя создать «воспитанием», то смысл изменять условия содержания скота вовсе даже как будто теряется. Как говорится, что русской буренке на роду написано, тому и быть: больше молока, чем зафиксировано у нее в генах, все равно не даст. Вывод, согласитесь, очень неприятный.
«Ламаркизм, — писал один известный немецкий зоотехник начала текущего столетия, — является главным стимулом для прилежной и обдуманной работы животновода. Без этой веры увеличилась бы опасность небрежного отношения к животноводческому материалу и его содержанию».
