Ознакомительная версия.
Лев Толстой очень хорошо описывает, как помещик Левин, несмотря на самые замечательные намерения, еле-еле сводит концы с концами. Для Левина было важно, чтобы «каждый работник сработал как можно больше, и притом… старался не сломать веялки, конных граблей, молотилки, чтоб он обдумывал то, что он делает; работнику же хотелось работать как можно приятнее, с отдыхом, и главное – беззаботно и забывшись, не размышляя».
В результате «он посылал скосить клевер на сено, выбрав плохие десятины… – ему скашивали подряд лучшие семянные десятины, и оправдываясь тем, что так сказал приказчик, и утешали его тем, что сено выйдет отличное; но он знал, что это происходило оттого, что эти десятины косить было легче. Он посылал сеноворошилку трясти сено – ее ломали на первых рядах, потому что скучно мужику было сидеть на козлах, под махающими над ним крыльями… Все это делалось только потому, что всем хотелось весело и беззаботно работать».[44]
Лев Толстой извел немало чернил, доказывая: это национальная черта! Но словно в насмешку над собой тут же выводит семью мужиков, которые ведут рациональное хозяйство и делают то, чего Левин никак не может заставить.[45]
Злодей Левин, агент прогресса, уводит людей от веселой беззаботной жизни, заставляет их работать со смыслом, думая, что они делают. То есть те мужики, которые начнут так работать, заработают больше… Но не будут жить бессмысленно-весело, не думая и не напрягаясь.
Как на островках Тихого океана.
И сегодня в деревнях люди живут менее интенсивно, чем в городах… Вот только где они, эти «счастливые» бездумные деревни? Разве в Африке? Да и там вымирают от СПИДа… С древности.
В XX веке до Рождества Христова египетский вельможа Синухет оказывается замешан в заговоре после смерти фараона Аменемхета. Спасая жизнь, Синухет бежит в хорошо знакомые египтянам, но не подвластные фараонам земли – в горную часть Ханаана (в Палестину). Жили в местах, где он поселился, люди полуоседлые; не земледельцы, не настоящие кочевники-скотоводы. Через эту область порой проходили египетские купцы и посланники фараона, многие понимали египетский язык.
Судьба Синухета сложилась в общем совсем неплохо. Конечно, собственноручно рубить дрова или пасти коров ему не приходилось, особых проблем с едой не возникало. С местным царьком Аммиянши Синухет подружился и даже породнился; он описал свои приключения и оставил нам оч-чень интересную «Повесть о Синухете».
Синусет описывает виденное: дикие нравы, поединки, драки друг с другом, набеги на соседей для угона скота, многоженство и прочие «прелести» с позиции человека гораздо более высокой культуры. Первым в мировой литературе он отзывается о людях другого народа, как о «великовозрастных детях». Жители царства Аммиянши и его соседи казались ему наивными, глуповатыми, и в то же время верными слову, честными, душевно цельными…
В общем, дикие люди даже в чем-то превосходят замученного сложностями жизни египтянина.
Нам самим жизнь Синухета показалась бы идиллически-наивной и сам он – немного ребенком… Но все познается в сравнении.
…Прошло два тысячелетия. И так же, как Синухет, считают «большими детьми» варваров греки и римляне. Для образованного эллина скифы, для римлянина – германцы и гунны кажутся такими большущими детьми-переростками. Сильными, порой опасными, но душевно цельными, эмоциональными, жизнерадостными.
Потомки «больших детей» сами стали считать «большими детьми» других – тех, кто не дорос до цивилизации.
Интересно, а как бы оценили китайцев и Синухет, и римляне? Они не видели китайцев, не бывали в их стране и не имели о Китае ни малейшего представления.
Не менее интересно и что сказали бы китайцы о греках и римлянах… Потому что о жителях варварской периферии вокруг Китая, о людях из племен хун-ну, диких обитателях южных гор и островов в Тихом океане китайцы говорили… ну, примерно то же самое, что Синухет о жителях Ханаана.
Действительно, любопытно – а как бы им понравились римляне?
…Прошло еще полтора тысячелетия. Вот англичане и французы XVII–XVIII веков начинают строить свои колониальные империи. Интересно, что они никогда не называли и не считали «большими детьми» ни китайцев, ни японцев. Великовозрастными детишками были для них строго африканцы, индейцы, часть индусов, жители тропических островов, мусульмане (но не турки и не ученые… вообще не образованная верхушка мусульман).
Потомки тех, кого считали «большими детьми» римляне, стали считать «большими детьми» остальных… тех, до кого пока не дошла очередь.
Человек патриархального общества не мыслит себя сам по себе. Он принадлежит к группе, клану, сословию, территориальной области, семье. И не современной семье, а Большой семье, в которую входят женатые братья, пока не скончается отец – «большак». Все окружающие воспринимают человека вовсе не как самодеятельную личность, а как часть этой общности. Сам же человек не только не сопротивляется этой включенности, а принимает ее с полным удовлетворением.
Случайно ли у наших еще недавних предков не было особого, только им принадлежащего места для сна и собственной посуды для еды?
Действительно, ведь нет никаких рациональных причин есть из отдельной тарелки, пить из отдельной чашки или кружки. По существу, мы имеем каждый свою посуду не потому, что никак нельзя иначе (предки как раз поступали иначе и почему-то не поумирали с голоду), а потому, что мы привыкли быть каждый своей автономной личностью. Мы так привыкли к этому, что любое другое поведение за столом кажется нам дикостью…
А еще в начале XVII века в Московии отдельная «тарель» (как тогда говорили) дается только царю и его жене. Остальные гости на царских пирах группируются возле блюд и тарелей, едят по нескольку человек из одной посуды. Только к середине XVII века устанавливается новая дворцовая норма – каждому участнику пира ставят по отдельной тарели.
К концу XVII века в большинстве аристократических домов отдельная тарель – нечто совершенно обычное. А ложки и кружки для питья и раньше были у каждого свои. Обычай стремительно завоевывает себе сторонников в среде широких слоев дворянства, в том числе провинциального, приказных, купцов, посадской верхушки.
В среде же основного населения страны – крестьянства, основной части жителей городов, люди по-прежнему едят из общего горшка (обычай дожил до XX века) и очень часто не имеют определенного места для сна. Нет у них постели, отделенной от других постелей. Все спят вповалку, никто не выделен (как и за столом). Стоит ли удивляться, что многие люди настолько не отделяют себя от «своей» группы, что даже собственное тело не считают чем-то отдельным и особенным. Чем-то таким, что принадлежит только им самим и чем они могут распоряжаться только сами.
Человеку патриархального общества вполне приятно находиться в группе, осмысливать себя как часть группы. А в каждой общности есть свои вожди. Свои уважаемые люди, которые решают за других, что им делать и как. Этим людям каждый представитель клана оказывает уважение и подчиняется. Такому человеку вполне комфортно, если его всегда контролирует государство, корпорация, община, род, семья. Ему нравится, что у него всегда есть начальник – «второй отец»; он готов почитать этого начальника почти так же, как настоящего отца.
Большинство людей патриархального общества навсегда, до старости и смерти, остаются как бы немного детьми. «Взрослые дети»… В чем-то, конечно, вполне взрослые: в труде, в отношениях с животными, растениями, младшими членами семьи. Но всегда есть те, по отношению к кому они «маленькие»…
По отношению к тем, кто их старше по возрасту, положению в обществе, по чину.
На Московской Руси XVII века даже бояре – верхушка знати, матерые мужики лет по 40 и 50, постоянно ведут себя как малые дети, таскают друг друга за бороды, колотят палками, плюются и «обзываются» какашками, старыми козлами, вонючками и гадинами… В общем, детский сад на лужайке.
Бояре не дети; они – могучие, пузатые, бородатые дядьки с сединой в бородах и в волосах. Они – люди с огромными правами и колоссальными возможностями. На каждом их них лежит ответственность за дела государственного масштаба, вопросы войны и мира. Они – полководцы, строители и защитники городов. Тысячи людей (тоже взрослых, бородатых, солидных) глядят на них как на «вторых отцов».
Но они же между собой ведут себя без всякого личного достоинства, смешно, – как малые дети. И так же наивно жалуются, наушничают друг на друга царю. Или честно бьют челом: мол, батюшка, рассуди нас! Мы ведь «духовно млады», поучи…
И царь действительно ковыряется в этих «обзывалках», разбирает, кто кого и как обозвал, примиряет, наказывает, учит… Как воспитательница детского сада.
Ознакомительная версия.
