Ознакомительная версия.
Иная логика
А у людей еще начала XX века – совершенно другая логика. Далеко не все родившиеся дети будут жить. Даже в среде образованной, культурной, в начале XX века детская смертность составляла порядка 7 %, а то и 10 %. Это в России, в Европе было чуть поменьше – порядка 6–7 %. Впрочем, в Германии у «простого народа», то есть у необразованных людей, детская смертность зашкаливала за 20 %. У русского крестьянства еще в 1920-е годы – за 50 %.
За простеньким вопросом: «Сколько у вас детей?» для нас стоит всего одна цифра: одно и то же число детей и родилось, и выросло, и есть в настоящий момент. В начале XX века детей в разное время разное число, взрослыми станут не все. Родила хозяйка дома троих, из них выжили двое. Потом она родит еще двоих, один из них выживет. Из троих взрослых детей один погибнет на войне. Итого, рожала женщина пять раз, а в старости имела внуков от двоих детей. Фотографировать ее с тремя первыми детьми? А зачем? Ведь из них станет взрослым и сам будет иметь детей только один.
Нет смысл фотографировать каждого ребенка, тем более, вместе со всеми, как члена семьи. Ведь пока совершенно непонятно, состоится ли он или так просто… мелькнет и исчезнет. Предки поступали правильно – если и фотографировали ребенка, то отдельно, на специальных «детских» фотографиях.
Так было всегда, во все времена. Такова норма смертности детенышей у всех крупных млекопитающих: 70 % родившихся детенышей умирает во младенчестве у львов, слонов, буйволов, оленей, гиен. Люди – совсем не исключения.
В первобытном племени парни и девушки ведут себя довольно свободно. В крестьянском обществе мужчины хотят передавать собственность родившимся от них детям. Девственность невесты начинает играть большую роль. Члены эзотерических сект часто видят в этом злое наследие христианства… Но почитайте вы индусов, того же Рабиндраната Тагора, и убедитесь – душное ханжество индусской деревни во сто крат превосходит ханжество христиан.
Первобытные охотники живут в природных ландшафтах с их наводнениями, пожарами, извержениями вулканов, дикими зверями и болезнями. Они подвержены множеству опасностей, вся их жизнь – почти беспрерывная охота, рыбная ловля, поиски пищи. В обществе охотников надо постоянно кочевать, там приходится сокращать число детей.
Оседлый земледелец живет в среде, которую сам для себя создал: в поселке, в доме, в усадьбе. Его женщина сидит дома, под надежной защитой мужа и всей общественной среды. Но рождается детей очень много. Женщина никуда не кочует по степи; не убегает от разъяренного льва; не носит на себе все свое домашнее хозяйство. Но она рожает каждый год – ведь такая возможность у нее есть.
При всех этих различиях женщина рожает столько раз, сколько успеет. В первобытных обществах – раз 8 или 10. В обществах крестьянских – до 25, даже 30 раз.
Большая часть этих детей умрут до 5 лет. Любое простудное заболевание, любая хворь легко убивают ребенка. Если ребенок дожил лет до 10–15 – скорее всего, он будет жить уже долго, до старости (то есть лет до 50–60).
Из этой модели демографии прямо вытекает несколько последствий, и нельзя сказать, чтобы приятных. Главные из них – совершенно другое отношение и к детям, и к женщинам.
В результате патриархальные общества как-то и не считают полноценными людьми детей, еще «не вошедших в ум». Многих европейцев коробит китайский обычай – не считать людьми детей до трехдневного возраста. В эти первые три дня нежеланных детей попросту топят – с патриархальной простотой. Но разве наши предки были лучше?
Лев Толстой в своем «Воскресении» описывает, как это делалось в России: нежеланного ребенка крестили, а потом переставали кормить, и он умирал от голода. «Так обычно делается в деревнях», – мимоходом сообщал граф Лев Николаевич, без особенных эмоций.
Детей всегда много. Дети – это своего рода секрет женского организма. Как не может не быть слюны во рту, так у женщины не может не быть детей; дети все время рождаются и умирают. Дети могут мешать, требовать слишком много забот. От детей порой хочется избавиться. Крестьянок, ставящих свечку «за примор своих чад», описывают все бытописатели старой деревни, от Энгельгардта до Успенского.
Разумеется, детей крестьяне любят – но без нашего страха, без чрезмерности. Бог дал – Бог и взял, ничего не поделаешь. К маленькому ребенку лучше не привязываться, не торопиться его любить.
В образованных и богатых слоях общества отец приближал к себе одних детей, был равнодушен к другим… Как отец Пьера Безухова, который признал сына уже взрослого.
Пьер Безухов уже мог прожить долго.
Даже сегодня приходится слышать рецидивы отношения к женщине как к спальной принадлежности и к кухонному агрегату. Но сегодня эту чушь плетут чаще всего люди неполноценные, и в основном – из умственно сниженной, а то и попросту криминальной среды. Еще всего сто лет назад – это нормальное отношение, естественное во всех слоях общества.
Другое отношение к женщине рождается вместе с цивилизацией – когда рожать каждый год уже не надо.
В патриархальном обществе девочек выдают замуж очень рано. Вспомните русскую классику: …«ты уж сед//Мне ж пятнадцать только лет», – отвечает княжна сладострастному царю из «Конька-Горбунка». Древнерусская эстетика прямо требует, чтобы невесте было не больше 17 лет.
Верхи общества ничем не лучше низов: Лев Толстой описывает, как шестнадцатилетнюю девицу всовывают в бальное платье (а она ревет от стыда) и выставляют на балу и в театре. Выбирает, влюбляется мужчина. Мужчина – личность; до брака ему надо поучиться, послужить, попутешествовать. Девушку выдают замуж, как только она сможет рожать детей… а очень часто и до этого. Выдают – лет в 13–14, еще до начала менструаций – пусть привыкает к мужу, ко всей его семье, учится женскому делу.
Для современного человека от этакой «эстетики» явственно веет педофилией, «Лолитой» и прочей мерзостью. Но что поделать! В патриархальном обществе женщина – это бурдюк с питательной смесью, в котором вызревают дети. И только.
Последствия налицо, и тоже описаны классикой. Ларина, которая «милая старушка» в свои 36 лет. Впадающая в маразм «старая графиня Ростова», которой порядка 50. Причем заметьте – старый граф Ростов, которому за шестьдесят, вовсе не считается таким уж старым. Эдакий пожилой резвунчик, и до маразма ему очень далеко.
Великая медицинская революция
Все кардинально изменилось после того, что Луи Пастер открыл угрозу, таящуюся в микробах: оказывается, это микробы – виновники серьезнейших болезней! Но если микробы разносят болезни – надо бороться с микробами. Сначала в аккуратной Германии, потом и по всей Европе люди начали следить за чистотой – и самого отдельного человека, и среды его обитания, и всего города.
Немцы, а потом и все европейцы, стали мыть руки перед едой, а пищу стали готовить чистыми, вымытыми руками. Сделалось нормой принимать ванну, мыть ноги, подмываться, чистить зубы. В прусской армии одно время новобранцу выдавали вместе с мундиром и шнурованными ботинками еще и две пары трусов, зубную щетку, кисет с табаком и второй кисет – с зубным порошком.
Европейцы привыкали носить нижнее белье и притом регулярно стирать его и менять.
В домах появилась канализация, а в окнах – форточка.
Стало нормой регулярно делать влажную уборку, проветривать, выметать мусор. Насекомые – все эти блохи, вши, тараканы, клопы – сделались признаком дурного воспитания и чем-то неприличным для сколько-нибудь культурного дома. Бедных паразитов начали изводить всеми мыслимыми способами, даже мухи стали редкостью в Германии.
Детей стали регулярно мыть, стирать им пеленки, проветривать их комнаты и не давали им грызть собачьи кости и лакать из кошачьего блюдца.
В больницах стали применять методы антисептики, начали стерилизовать инструменты перед осмотром пациента, мыть с хлоркой посуду больного.
Сейчас даже трудно себе представить, что может быть вообще иначе и что не так можно жить… Но ведь еще в Версале XVIII века платья придворных дам снабжались блохоловками, нечистоты накапливались в ночных горшках и выливались прямо в сад, нижнего белья не носили, а менять ночные рубашки чаще, чем раз в полгода, считалось совершенно не обязательным.
Версаль выглядит очень привлекательным в сочинениях Голонов[46] и в других исторических романах, но как-то не любят современные авторы упоминать: не было в огромном Версале, во всем комплексе роскошных дворцов и парков, ни единой уборной. Не только ватерклозета – но даже деревянной сельской будочки. А «прекрасные дамы» по утрам пили шоколад, но при том вовсе не имели привычки умываться и чистить зубы, а ложась спать – мыть ноги… и другие части тела.
Ознакомительная версия.
