Левенгук изучал стенки сосудов, по которым происходит движение крови, и провел ряд экспериментов, чтобы установить скорость кровотока. Кроме того, он первым обнаружил бактерии и доказал, что они являются самостоятельными организмами. Сделанные им зарисовки бактерий появились на страницах английского научного журнала «Философские труды» в 1683 году. Именно тогда люди впервые увидели изображения микробов — этих прежде невидимых и неизвестных соседей, с которыми им приходится жить бок о бок.
По мере расширения масштабов научной работы, проводимой с помощью микроскопа, ученые в полной мере смогли оценить значение этого прибора и совершенствовать технические приемы его использования. Но едва они успевали разрешить одну какую-нибудь проблему, как возникали другие, решение которых требовало проведения новых экспериментов.
В свое время древнегреческим и александрийским анатомам случалось обнаруживать сосуды, содержавшие желтую или беловатую жидкость. Часто их принимали за нервы. Эти сосуды видел и описал Эразистрат, который имел несчастье на несколько тысячелетий опередить свое время.
23 июля 1622 года их заново открыл профессор Падуанского университета Гаспаре Азелли, производивший в присутствии нескольких друзей вскрытие собаки. Заметив в брюшной полости какие-то белые тяжи, Азелли вначале решил, что это нервы. Однако он тут же сообразил, что нервы кишечника, в котором были расположены таинственные тяжи, выглядят совсем по-другому, и перерезал один из них. Из надреза показалась беловатая жидкость. Душу Азелли переполнил восторг, и он, повернувшись к друзьям, воскликнул: «Эврика! Нашел!»
Но нашел Азелли отнюдь не то, что думал. По цвету появившейся жидкости он назвал найденные им сосуды млечными. Азелли решил, что эти сосуды несут продукты пищеварения в печень, где они, по-видимому, превращаются в кровь. Как выяснилось впоследствии, это не соответствовало действительности.
Примерно четверть века спустя, в 1648 году, молодой врач из Дьеппа, по имени Жан Пеке, который вел исследовательскую работу в университете Монпелье, установил, что содержимое сосудов с беловатой жидкостью не поступает в печень. Как показал Пеке, сосуды эти впадают в грудной проток, который в свою очередь соединен с крупной веной, несущей кровь к сердцу, — так называемой «непарной веной».
Еще через два года студент-медик Падуанского университета швед Улаф Рюдбек обнаружил те же сосуды в печени, причем они опять-таки впадали в грудной проток и в конце концов в «непарную вену».
Все сведения о сосудах с беловатой жидкостью удалось обобщить датскому анатому Томасу Бартолину в 1652 году. Он нашел их буквально во всех частях организма и заметил, что их содержимое всегда попадает в кровь. Так началась работа по описанию и определению функций лимфатической системы — этого притока Реки жизни и неотъемлемой части ее бассейна. Лимфа, которая по своему составу тождественна плазме крови, проникающей через стенки капилляров к клеткам, омывает ткани точно так же, как первозданное море омывало первые живые существа. Затем она оттекает по сосудам лимфатической системы и вновь возвращается в кровь.
Рис. 21, 22. Инструменты для кровопускания (XVIII век).
По мере своего развития человечество стремится проникнуть в наиболее сложные проблемы окружающего его мира, отбрасывая упрощенные схемы. Для характеристики своего мира и правивших им сил первобытный человек не нуждался в большом словарном запасе. В этом мире были добрые и злые демоны, белая и черная магия. Наш сегодняшний мир столь сложен, что средствами современного языка при всей его изощренности уже не удается описать многие явления. Например, эйнштейновское пространство-время нельзя представить себе наглядно, а описать его, не прибегая к помощи символических терминов, и подавно невозможно.
Точно так же составление схемы кровообращения не положило конец исследованиям Реки жизни, не упростило связанных с ней сложных проблем. Напротив, оно открыло неизвестные до сих пор области, поставило еще более трудные, чем прежде, задачи.
Глава XV
Над Рекой разливается свет
Годы, отделяющие конец эпохи Возрождения от начала промышленной революции, были периодом бурного развития Европы. По мере того как тонкая, но твердая оболочка феодализма постепенно начинала трещать под напором вышедшего из его глубин среднего класса, в самом обществе происходили глубокие сдвиги и перемены, которые высвобождали невиданные запасы творческой энергии.
С развитием промышленности и торговли неуклонно возрастал спрос на усовершенствованные орудия труда, новые виды транспорта и более надежные средства связи. Наука отзывалась на нужды эпохи, вырывая у природы ее секреты и обращая их на благо человека.
Так, например, астрономия оказывала существенную помощь кораблевождению. Физика, математика, химия и другие науки способствовали появлению новых образцов станков, пригодных для обработки металлов, эффективных источников энергии, более стойких красителей для текстильной промышленности, быстроходных кораблей и многому другому.
Лихорадка научных исследований и открытий охватила практически все слои общества. Обнаруженные учеными непостижимые чудеса становились темой оживленных дискуссий. И никто не удивлялся, если какой-нибудь ремесленник, мясник или булочник могли со знанием дела прокомментировать новейшие открытия, относящиеся к схеме кровообращения или к положению Солнца во Вселенной. Благодаря совершенствованию средств связи появилась невиданная ранее возможность для обмена мыслями, соображениями и критическими замечаниями.
Возникали различные ассоциации ученых и исследователей и научные общества, позволившие наладить непосредственные контакты. На собраниях члены обществ сообщали о проделанной работе, делились своими открытиями, выдвигали новые смелые гипотезы. Вскоре даже в небольших европейских городках появились общества, в которые был открыт доступ не только ученым или неспециалистам, но даже случайно забредшим шарлатанам.
В Лондоне существовала группа просвещенных молодых людей — любителей науки и противников конформизма. Нередко они собирались в кофейнях и тавернах, где дискутировали, обсуждали последние открытия, выдвигали собственные теории. В 1645 году они объединились в организацию, ставшую позднее известной под названием «Невидимый колледж». Не получив признания в Лондоне, члены этой организации перебрались в Оксфорд, где в то время свободные дискуссии могли проходить в относительно безопасных условиях. Со временем Колледж приобрел много сторонников, а в 1662 году, после окончания гражданской войны, английский король Карл II подписал хартию о преобразовании его в Лондонское королевское общество.
По словам Томаса Спрэта, первого историографа общества, цель его членов состояла «…лишь в том, чтобы получать удовольствие от более свободной атмосферы и от бесед с коллегами в спокойной обстановке, вдали от страстей и безумий того мрачного века… чтобы правдиво описывать все творения природы или искусства, которые могли бы стать им известными…»
Что же касается науки, то, по свидетельству Спрэта, члены общества «предприняли попытку освободить ее от шарлатанства, нелепых поверий, ожесточенной борьбы различных сект и старались превратить ее в орудие, с помощью которого человечество смогло бы добиваться не триумфа одной какой-нибудь точки зрения, а подлинного господства над Вещами».
Через два года после королевского указа общество начало выпускать «Философские труды» — один из первых и наиболее известных научных журналов, который, кстати говоря, издается и по сей день. Именно в этом журнале впервые появились работы Мальпиги и рисунки бактерий, выполненные Левенгуком.
Аналогичные научные общества возникли в Италии, Германии и других странах. Французская Академия, основанная в 1653 году кардиналом Ришелье, в 1699 году была преобразована во Французскую Академию наук и также приступила к публикации своих трудов.
С возникновением научных обществ и появлением их печатных изданий усилился взаимный обмен сведениями. Открытие, совершенное в одной какой-нибудь стране, вскоре становилось достоянием ученых других стран. Так, например, Мальпиги был более известен и ценим в Англии, Франции и Германии, нежели на родине. В Англии, Франции, Германии и Италии почти одновременно стало известно об открытиях Гарвея, их оживленно обсуждали научные круги всей Европы.
По иронии судьбы некоторые академии и общества, в свое время способствовавшие свободному развитию науки, впоследствии сами стали орудиями косности и проповедниками догм. Будучи своего рода «органами власти» в науке, они, как и подобало столь солидным учреждениям, погрузились в состояние застоя. В итоге восторжествовал консерватизм, под влиянием которого академии нередко сопротивлялись бурному притоку свежих мыслей. В наши дни в самом слове «академический» содержится намек на косный формализм и слепую приверженность традициям. Но в начальный период своего существования научные общества с поистине юношеским пылом и рвением направляли и возглавляли научную революцию, которая была призвана изменить — и до сих пор с успехом продолжает делать это — лицо мира.
