На этом построены все истории про растений-убийц - от уэллсовской "Необычной орхидеи" (1894) до разумных триффидов Джона Уиндема ("День триффидов", 1951). На самом деле, аналог у этих растений есть -- всем известная росянка разнообразит свой рацион насекомыми, подманивая их на клейкий нектар и удерживая листьями ловушками. Стоит лишь, как говорят ученые, "экстраполировать" эти качества и вот вам страшный зеленый истребитель людей!
Иногда растениям приписывают... человекоподобие, способность мимикрировать (можно вспомнить фильм "Вторжение похитителей тел", где пришедшие из космоса разумные стручки принимали форму людей). Я сама отметилась в этой теме, написав рассказ "И все деревья в садах", поэтому честно признаюсь - затрудняюсь сказать, почему в голову приходит именно такой вариант; но, вероятно, потому, что единственная устойчивая мифологема, связанная с растением, это его связь с человеком (мистическая, конечно), некое таинственное сродство. Женьшень, корень которого похож на крохотного человечка, так и носит в своем китайском наименовании слово, обозначающее "человек". Мандрагора, по легенде вырастающая под виселицей из семени повешенного, издает жуткий крик, когда ее выкапывают, и вообще тоже похожа на человечка. Есть примеры и проще - деревья, высаживаемые отцом семейства в честь рождения сына, комнатные растения, чахнущие по смерти хозяйки - вроде бы, при том же уходе... Отсюда же - байки о чувствительности растений, о "всплеске активности биополя", когда вблизи появляется "нехороший человек", "редиска", о реакции растений на музыку - попсу или классику, и т.п.
Но, в общем и в целом, растения в фантастике фигурируют как некое совокупное целое, составная сущность - что разумные цветы в романе Клиффорда Саймака "Все живое" ("Вся плоть - трава", 1965), что покрывающий планету лес в повести Урсулы Ле Гуин ("Безграничней и медлительней империй", 1971). Как правило, разумным растениям требуется для контакта некий посредник, медиум и показательно, что и у Саймака, и у Ле Гуин в качестве такого посредника выступает сумасшедший, отвергнутый человеческим сообществом.
Юродивый, сумасшедший - во многих культурах важная социальная роль. Это и шут, говорящий правду в глаза перед лицом власти ("велишь меня зарезать, как зарезал маленького царевича"), и пророк, и духовидец, и святой. В первобытных культурах человек "со сдвигом", эпилептик или шизофреник - либо потенциальный изгой, либо потенциальный кандидат в шаманы.
Но, так или иначе, сумасшедший - это медиум, посредник между рациональным миром людей и иррациональным миром живой природы (или наоборот, иррациональным миром людей и рациональным миром живой природы). В фантастике эта тема посредничества отыгрывается в образах безумных изобретателей, одержимых ученых, калек-программистов... или просто маргиналов, бомжей, изгоев, вдруг оказавшихся избранными при контакте с высшими сущностями, там, где благополучные и социализированные бизнесмены и военные терпят неудачу (точь-в-точь по схеме "и да будут последние - первыми, а первые - последними").
Иногда таким посредником выступает клинический неудачник, или, как говорят у нас в Одессе, полный шлимазл (особенно много таких типов фигурирует в рассказах Саймака и Шекли). Иногда - "гнилой интеллигент", противостоящий напору хапуг или тупой военщины (как, скажем, доктор Любов в романе Урсулы Ле Гуин "Слово для леса и мира - одно", 1972). Иногда - духовидец и маг (Мерлин в трилогии Мэри Стюарт, или Моргана в "Туманах Аваллона" Мэрион Брэдли). Там, где тема подана иронически или юмористически, интеллигент и растяпа обычно получает гигантские бонусы - богатство, здоровье, паранормальные способности, удачливость и долгую жизнь (Кейт Ломер, "Договор на равных", к сожалению не знаю года первой публикации). Но чаще - в трагическом изводе, - посредник погибает или жертвует всем ради торжества дела своей жизни (как те же Мерлин, Моргана или Любов). Что не удивительно - и пророки, и юродивые, и медиумы тоже тяжко расплачиваются за свою "особость".
Эволюция всегда предполагает наличие некоторого числа "не таких" особей, от которых в принципе особого толку нет, особенно если условия стабильны. Но это резерв, стратегический запас, который может пригодиться, если ситуация резко изменится и понадобится "новый подход", прорыв. В любой уважающей себя фирме есть генератор безумных идей - растяпа и бестолочь, презирающий галстук и общее расписание; в любой стае - грубо говоря "белая ворона". В больших количествах эти особи бесполезны и даже вредны, но в малых они - та закваска, тот центр кристаллизации, вокруг которых формируется новая общность, если старая изжила себя.
Кстати, для большинства таких особей характерна пониженная агрессивность, - во многом залог их существования, помогающая ужиться с "такими как все" и не раз спасающая именно в критических ситуациях. Недаром Иванушка-дурачок, отвечающий на просьбы всяческого зверья "не бей меня, я тебе пригожусь" там, где его более прагматичные братья не вняли бы мольбе глупых тварей, оказывался в результате "on the top". И получал, пользуясь терминологией Лео Каганова из "Эпоса хищника", элитную самку, то есть принцессу.
Кинг-Конг мертв или размер имеет значение
Многие животные, пишет В. Дольник в "Непослушном дитя биосферы", в случае опасности стремятся стать больше. Рыба-шар надувается, плащеносная ящерица встает на задние лапы и раздувает кожистый воротник, кошка выгибает спину и распушает шерсть.
Этим они стремятся запугать противника - крупная добыча может и сама оказаться потенциально опасной для хищника. Большой размер пугает. Очень большой размер пугает еще больше.
Отсюда, из желания напугать читателя и зрителя (в основном зрителя - такие демонстрации угрозы рассчитаны именно на зрительное восприятие) как можно сильнее, и ведут свое происхождение многочисленные гигантские существа. Кинг-Конг, Годзилла, гигантская акула в "Челюстях".
Что до акулы, то этот сюжет, как говорят украинцы "мае рацию". Мегалодоны - предки нынешних акул были такого размера, что в их распахнутой челюсти мог бы стоять, выпрямившись, взрослый человек. В воде как в среде с пониженной гравитацией животные могут достигать особо крупных размеров (как и гипотетические обитатели космоса - космические киты Исмаила, например, или Солнечные Странники, или Черные Облака).
Но вот на суше крупные размеры до какого-то предела эволюционно выгодные (чем больше размеры, тем меньше врагов, строго по анекдоту "носорог плохо видит, но при таком весе это не его проблема") в какой-то момент становятся губительными. Против животного начинает действовать естественный и непобедимый враг - сила тяжести. Киты на суше задыхаются не потому, что могут, как рыбы, дышать только растворенным в воде кислородом, а потому, что сила тяжести давит на ребра, мешая расширяться легким.
Так что Кинг-Конг или Годзилла не смогли бы вершить свой сокрушительный путь по земле. Они бы просто рухнули под собственным весом.
Самые крупные из вымерших динозавров могли бы заглянуть в окно пятиэтажного дома (но жили они, скорее всего, все-таки на заболоченных мелководьях, как нынешние бегемоты), но ни один из них не достиг размеров, позволяющих поднять и перекусить железнодорожный вагон.
Кстати - сильный аргумент против криптозоологов и фантастов, пытающихся отыскать плезиозавра в Лох-Несском озере - у любого (ну, почти любого) животного должны быть как минимум мама и папа. А они тоже хотят кушать. То есть, одной Несси (Кинг-Конгом, Годзиллой) дело не ограничивается. Животные в естественных условиях могу существовать только в стабильных самовоспроизводящихся группах (популяциях). А ведь чем больше животное, тем больше пищи ему нужно. А если таких животных несколько?
Вместо одного Кинг-Конга, которому восхищенные туземцы поставляют блондинок (непонятно, зачем они ему при таком несовпадении размеров нужны!) мы бы имели семью таких мегалопитеков, построенную наподобие семей современных горилл (самец-патриарх с гаремом, детеныши и несколько молодых самцов, болтающихся на границах территории - вдруг что обломится). А вернее - несколько таких семей.
Но такое стадо Кинг-Конгов просто вытоптало бы остров, превратив его в загаженную навозом (а как же без этого?) пустыню. Кстати, проблемы дефекации Годзилл и Кинг-Конгов режиссеры скромно избегают. А жаль - вот было бы поучительное зрелище. Ведь Годзилла на своем пути наверняка оставлял не только отпечатки лап.
Если же мы резко уменьшим размеры великого и ужасного существа, эффект будет, скорее комический (маленьких мы не боимся, если только они не ядовитые, мы их только так, пускай они нас боятся!). На этом принципе построен ранний рассказ Кира Булычева "Когда вымерли динозавры" (1967).
Могут фантасты грамотно использовать тему реликтовых существ? Могут - и с успехом делают это. Только при серьезном подходе эти реликты будут не крупнее вымершей гигантской хищной птицы эпиорниса (Герберт Уэллс, "Остров эпиорниса",1894), пещерного медведя (Конан Дойл, "Ужас расщелины Голубого Джона", 1982) или ископаемой гиены (Иван Ефремов, "На краю Ойкумены", 1956). То есть, все получается, когда с реликтами "работают" профессионалы - в данном случае биолог, врач, и палеонтолог.
