Великая экспансия предков в тундростепях Евразии опять-таки была совершена людьми, которые приспособились к этой среде обитания в локализованном районе. Как и в случае с атерийцами, как только среда обитания расширилась, люди стали искать источники пищи и новые местообитания. Вторжение в Северную Америку после исчезновения барьера в Берингии было одним из самых быстрых в доисторические времена. Новая технология строительства лодок может объяснить невероятную скорость, с которой одни люди достигли южной оконечности Южной Америки, в то время как другие обнаружили (как это первыми сделали австралийцы) огромные пустые земли прерий и саванн со множеством пасущихся животных.
Эти быстрые завоевания территории вскоре остановились, поскольку население осело, достигнув той плотности, которую могла поддерживать новая окружающая среда. Хоть и существуют мнения о чрезмерной эксплуатации и даже массовом излишнем уничтожении животных по мере распространения популяций предков [439], мало что говорит в пользу этой точки зрения, за исключением ограниченного пространства островов. Но даже если такое излишество имело место в определенных местах, нет никаких свидетельств массового демографического взрыва, подобного тому, который мы видим в начале производства еды. Именно с появлением земледельцев мы видим серьезные изменения в плотности населения и в социальной структуре. Когда климат стабилизировался, демографическая и географическая экспансия земледельцев была гораздо больше связана с новыми технологиями, чем с изменением окружающей среды. Этим ознаменовалось начало иллюзии прогресса в мире неустойчивого роста — мечты, которая превратилась в кошмар из-за нашей прокрастинации, в то время как нынешнее состояние и будущее нашей планеты висят на волоске из-за нашей прожорливости. Как мы могли довести дела до такого печального положения? Ответ заключается в том, что мы дожили до настоящего времени не как эволюционные суперзвезды, а как вредители, проникшие в каждый доступный закоулок.
Обуздание будущего — это сущность человеческой истории. Вспомните, что успешные популяции, которые в конечном итоге привели к нашему появлению, всегда жили поодаль от других людей, монополизировавших лучшие территории. Мы родились от бедных и слабых, которые должны были тратить каждую каплю энергии на поиски остатков, за счет которых выживали. Это может показаться немного недостойным тех из нас, кто видит себя на вершине эволюции, но это и есть отрезвляющая реальность нашей истории. Каждый шаг непредсказуемой истории на пути к нам был отмечен популяциями новаторов, живших на периферии. Многие пали на обочине, но одна популяция прошла весь путь, чтобы рассказать обо всем этом.
Кем были эти окраинные новаторы, которые внесли свой вклад в нашу родословную? Их было много: миоценовые обезьяны, начавшие есть листья и орехи в сезонных лесах, потому что у них не было доступа к основному тропическому лесу с его фруктовым изобилием; Тумай или один из ее кузенов, которые стали экспериментировать на окраине этих лесов; Рамидус, озерный человек, и его сородичи, выбравшиеся на периферию многослойного лесного полога; H. erectus и его потомки, в том числе H. heidelbergensis, который жил там, где редколесье встречалось с травянистыми сообществами, и вывел мясоедство на новый уровень; нубийцы и атерийцы, научившиеся выживать в негостеприимной пустыне; народ Ниах, которому удалось выстоять на краю устрашающего тропического леса; люди, уцелевшие после извержения Тоба; жители Центральной Азии, которые приспособились к жизни в степи и извлекли из этого максимальную выгоду, когда тундростепь захлестнула Евразию. Если бы мы оказались в прошлом, не зная, как климат изменит мир, мы бы не дали никому из этих ребят шансов на победу. Конечно, всех их должен быть отсеять естественный отбор. Но этого не случилось, и мы живем сейчас здесь благодаря их устойчивости и удаче.
Живя на грани, новаторы должны были искать способы снижения риска остаться без еды, воды, крова или партнеров. Я убежден в том, что жизнь на окраинных территориях отсеивала изобретательных людей от остальных. Эти супервыживальщики могли справиться с угрозой непредсказуемой доступности продовольствия или воды лучше, чем кто-либо другой в своем роде, поэтому когда климат изменялся и ухудшал ситуацию вокруг, именно они и их потомки добивались лучших результатов. Самая ранняя форма управления рисками, судя по всему, включала выживание на границе двух или более местообитаний или в мозаике местообитаний. Выйдя из лесной зоны комфорта, эти новаторы добились лучших результатов, придерживаясь мест, где рядом находились несколько разных сред обитания, и это позволяло им использовать большее разнообразие видов пищи, чем если бы они жили в одной среде обитания. Вероятно, эта стратегия оказалась долгоиграющей: мы обнаруживаем, что Тумай уже живет на краю озера недалеко от края редколесья; позже мы снова видим эту стратегию у средиземноморских неандертальцев, которые жили между утесами, саванной, озером и побережьем; неандертальцы и протопредки Схула, Кафзеха и Табуна жили в мозаичных местообитаниях и саваннах; предки в Ниах обитали на краю тропического леса, реки и саванны. Мы даже встречаем эту стратегию у многих выживших групп охотников-собирателей, которые дожили до наших времен в Австралии, Калахари и Америке: это были самые умные люди из всех.
Параллельная тенденция к диверсификации рациона питания, которая строилась на том, чтобы поначалу увеличивать ассортимент растительной пищи, а затем добавлять в нее продукты животного происхождения, была еще одним методом снижения риска, способом не ставить все на одну карту. Археологи пытались определить моменты в нашей эволюционной истории, когда ассортимент продуктов, которые люди употребляли, начал расширяться. Они назвали это революцией широкого спектра [440]. Это еще одна революция, которую, на мой взгляд, следовало бы отправить в топку вместе со всеми другими псевдореволюциями человеческой истории [441]. В истории человечества не было определенной временной отметки, когда люди во всем мире решили употреблять в пищу широкий ассортимент продуктов. Смешанная диета всегда была частью нашей биологии. Это было хорошим способом минимизировать риски остаться без еды и характеристикой того, как формировались наши тела, чтобы переваривать широкий спектр продуктов. Что действительно изменилось, так это то, что употреблялось в пищу, — рацион, как и сегодня, варьировался от места к месту в зависимости от того, что имелось в доступе. Если мы сравним предков ледникового периода Пиренейского полуострова, Ближнего Востока, более ранних средиземноморских неандертальцев, кловисцев в Северной Америке, ранних охотников-собирателей Амазонии и охотников-рыболовов прибрежного Перу, мы увидим параллельные смешанные хозяйства, у каждого из которых была особая черта, связанная с местоположением и традицией. Универсальная экологическая толерантность и диета были ранними способами управления рисками. Они были настолько успешны, что остались с нами до сегодняшнего дня. Смешанное хозяйство было одним из важнейших компонентов перехода к сельскому хозяйству и животноводству во многих общинах по всему миру. Смешанные хозяйства иногда заменялись специализированными, высокие доходы от одного продукта оправдывали переход. Однако тактика быстрого возврата, как правило, была чрезвычайно рискованной и недолговечной, так как ресурсы истощались. В истории нашей эволюции эти стратегии не были правилом, но если они оказывались успешными, то навсегда меняли мир. Отправной точкой был не Плодородный полумесяц 10 тысяч лет назад, а Русская равнина и ее 30-тысячелетняя граветтская культура.
Завоевание предками евразийской тундростепи около 30 тысяч лет назад ознаменовало резкий сдвиг в судьбе населения, которое заполонит всю Евразию и американские континенты. Только Тропическая Африка, части Южной Азии и Австралазия остались незатронутыми этой волной новых колонизаторов. Эти люди — прообраз создателей граветтской культуры в Европе — сформировали образ жизни, который объединил многие культурные, технологические и социальные навыки, которые уже были у других людей. Их талант заключался в том, что они собрали все эти элементы в единый набор. Этот набор был характерен для людей северного полушария, и именно здесь возникли сельскохозяйственные сообщества. Изменение обстоятельств для этих людей не имело ничего общего с внезапной, почти чудодейственной биологической трансформацией. Оно было следствием необходимости гораздо более эффективного управления рисками, чем когда-либо прежде.
