Обычно крупные реформаторы проводят свою политику с опорой на светлый образ более или менее удаленного прошлого, и японские реформаторы не стали исключением. В ход пошла идея возвращения к полумифической эпохе, предшествовавшей сегунату, когда вся полнота власти якобы принадлежала императору. По существовавшей традиции феодальные князья, которые безраздельно господствовали в своих владениях, в начале правления каждого сегуна официально «вручали» свои земли новому владыке, а тот тут же возвращал их назад, подтверждая тем самым привилегии феодалов. Однако на этот раз князей ждал сюрприз – молодой император после формальной передачи ему земель объявил их своей собственностью, опираясь на лозунг возвращения к «незамутненному прошлому» досегунской эпохи.
Поначалу, правда, князьям разрешили оставаться в своих владениях на правах наследственных губернаторов, но в 1871 году княжества были ликвидированы, а на их месте возникли префектуры, которые возглавили чиновники, находившиеся на казенном содержании. На этом борьба со старыми привилегиями не закончилась. Еще в 1870 году простолюдинам разрешили обзавестись фамилиями, что раньше разрешалось лишь самурайскому сословию, а в 1871 году и самим самураям «позволили» отказаться от двух мечей и характерной прически. Самураи роптали, но их недовольство до поры худо-бедно удавалось гасить с помощью государственных пенсий и раздачей постов в новой армии и полиции. Впрочем, лучшие места доставались выходцам из кланов Сацума и Тесю, так что самураи все же время от времени бунтовали, а после провала мятежей, как водится, совершали сеппуку. Но власть и не думала уступать: в 1872 году старое сословное деление и вовсе отменили, было провозглашено равенство перед законом всех жителей империи.
Одновременно правительство усердствовало на экономической ниве. В 1870 году была введена единая денежная единица – иена, привязанная к серебряному, а затем и к золотому стандарту. До того в Японии, помимо золотых и серебряных монет, имели хождение десятки разнообразных ассигнаций, которыми пользовались в отдельных княжествах, городах и областях. Теперь порядок был наведен, впрочем, инфляция еще долго не давала японцам покоя. Был решен и вопрос наполнения казны. В первые годы правления Мэйдзи основным источником финансирования правительственных мероприятий были конфискованные земли клана Токугава, налоги с которых пошли в закрома государства; после ликвидации княжеств такого рода налоговые поступления многократно выросли. Правда, налоги эти уплачивались в основном рисом, поэтому в 1873 году был введен единый денежный налог на землю в размере 3 % ее стоимости, который отныне составлял порядка 80 % всех доходов бюджета. Для крестьян уплата поземельного налога означала расставание с половиной урожая, но на проведение масштабных реформ денег все же не хватало, вследствие чего правительство постепенно вводило новые налоги и повышало старые. Так, появились налоги на продажу сакэ, риса, соевого масла и т. п., а также гербовый сбор. Приличные суммы приносила и табачная монополия.
Но самым успешным мероприятием стала капитализация пенсий, которые государство выплачивало бывшим князьям и самураям в том числе рисом. В 1876 году самураям была единовременно выплачена пенсия за несколько лет вперед. Причем половина суммы выдавалась наличными деньгами, половина – облигациями госзайма со ставкой 5-7 % годовых. Общая сумма выплат составила порядка 173 млн иен. Лица, получившие пенсию, вкладывали ее в созданные правительством банки, а банки кредитовали правительство. Монетизация самурайских пенсий позволила казне избавиться от обременительной расходной статьи и одновременно сформировать банковский сектор, который, в свою очередь, обеспечил финансирование реформ. Одних внутренних займов, конечно, не хватало, и время от времени приходилось брать деньги за рубежом, но крупных долгов правительство не сделало, поскольку издержки реформ можно было переложить на плечи дисциплинированных и непритязательных подданных.
Особая забота была проявлена в отношении транспорта и средств связи. В 1870 году между Токио и Иокогамой, где располагалась крупная колония иностранных бизнесменов, была открыта первая в стране линия телеграфа, а через два года эти города связала и первая в Японии железная дорога. Население осваивало новшества с трудом. Некоторые, прослышав о том, что телеграф работает быстрее обычных почтовых курьеров, залезали на телеграфные столбы и привязывали письма и посылки к проводам. С поездами были свои неувязки. Иные пассажиры, привыкшие, как велит японский обычай, разуваться перед входом в жилище, снимали обувь, перед тем как зайти в вагон. Многие из них сильно расстраивались, не обнаружив ее в пункте назначения.
Не забыли и о школе. В 1872 году в Японии была создана система всеобщего образования. Все дети в возрасте от 6 до 10 лет должны были ежегодно отучиться по 32 недели. Существовали и высшие школы, обучение в которых не было обязательным, а также университеты. Из всех реформ эпохи Мэйдзи школьная оказалась одной из самых успешных: к концу XIX века в школы ходило порядка 80 % японских детей – недостижимый показатель для тогдашней России, например.
Во главе всей этой кипучей деятельности стояли императорские министры, такие как Ито Хиробуми, Окубо Тосимити, Кидо Такаеси, Мори Аринори. Но и сам император в управлении был не на вторых ролях – последнее слово, так или иначе, всегда оставалось за ним. В целом же это был довольно ординарный человек, любивший послушать граммофон, посмотреть военный парад и как следует выпить. Впрочем, Муцухито имел дар внимательно выслушивать своих одаренных министров – вникнув в суть дела, он, случалось, смело принимал самые радикальные их предложения.
Эпоха перемен, как это часто бывает, вызвала серьезный кризис идентичности у японцев, которые веками считали свою страну образцом развитой цивилизации и вдруг в одночасье обнаружили всю свою отсталость. Мощный комплекс национальной неполноценности вылился в две крайности: полное отторжение всего западного и преклонение перед ним. Ненависть ко всему иностранному проявлялась в неоднократных нападениях на европейцев, имевших неосторожность попасться на глаза «истинным патриотам». Чаще всего на «варваров» нападали бывшие самураи, вооруженные мечами, и защититься от них не помогали никакие револьверы.
Но порой выступления «почвенников» приобретали более опасные масштабы. Так, в 1877 году на юге страны вспыхнуло восстание самураев под руководством Сайго Такамори – того самого, который в свое время разгромил войска последнего сегуна. Сайго Такамори собрал внушительную армию – примерно 30 тыс. самураев, но устоять против обученных на европейский лад войск императора она не смогла, и ее главнокомандующий закончил жизнь, как и полагалось самураю в таких случаях: совершил сеппуку. Сегодня Сайго Такамори знают главным образом по голливудскому фильму «Последний самурай», в котором лидер повстанцев изображен блестящим фехтовальщиком и ловким наездником. На самом деле он весил больше 100 килограммов и вынужден был передвигаться в носилках, поскольку его не выдерживала ни одна японская лошадь. Вместе с тем в те годы сочувствовать Такамори было принято даже при дворе, и многие жители Токио в память о нем носили одежду оливково-коричневых тонов – это были цвета клана Сайго. После восстания 1877 года самурайские выступления пошли на спад, и вскоре бросить вызов реформам было уже некому.
Подобно тому, как оставшиеся не у дел самураи не знали меры в своей ненависти к реформам, «западники» порой доходили до крайности в своем стремлении походить на европейцев. К примеру, еще до ликвидации княжеств один японский ученый утверждал, что между общественными системами Японии и США наблюдается удивительное сходство, ведь в Америке есть штаты, а в Японии – полунезависимые феодальные княжества. Подобные настроения были весьма распространены, о чем свидетельствовал, например, немецкий доктор Эрвин Бельц, приехавший в Японию в 1876 году. По словам Бельца, некоторые японцы пытались убедить его, что у их страны «нет истории», и с самурайской самоотверженностью восклицали: «Америка – наша мать, Франция – наш отец!» Кое-кто предлагал даже сделать английский язык государственным и скрестить японцев с европейцами для улучшения породы. При этом все они, в сущности, лишь повторяли то, что хотело слышать от них правительство. Так, министр иностранных дел Иноуэ Каору писал в докладной записке: «Как мы можем воздействовать на умы нашего 38-миллионного народа, чтобы он проникся духом смелости, научился независимости и самоуправлению? По моему мнению, единственным средством для достижения этих целей может быть только общение с европейцами, чтобы люди на собственном опыте убедились в своей неуклюжести, осознали свои недостатки, впитали в себя западную одержимость... Только так может наша империя встать вровень с западными странами».
