Предполагаю заранее: чем жарче межкультурные диспуты, тем с большей необходимостью придется возвращаться вновь к только что завершившемуся диалогу официального средневековья и алхимии как его кривозеркального изображения в замкнутом мире средневековой культуры, потому что именно таким образом алхимия осуществляла и осуществила историческое свое предназначение.
В основу этой главы положен доклад, прочитанный мною на XIII Международном конгрессе по истории науки (Москва, 1971) в рамках коллоквиума «Средневековая наука: взаимоотношения Востока и Запада». В мою задачу вовсе не входит всестороннее рассмотрение взаимодействия и взаимовлияния европейско-христианского и арабо-мусульманского культурных преданий в Средние века. Это тема особая. Задача в другом: выявить вероятное место встречи этих культур; да и то лишь только в одном пункте — в контексте идеи Аверроэса (XII в.) о совечности бога и мира, а значит, и относительной самостоятельности этого мира, в его естественнонаучном восприятии и постижении. При этом алхимия в ее символотворческих устремлениях видится лишь одним из возможных перекрестков средневековья европейского и арабо-мусульманского (в его природопознающем аверроистском аспекте). Глава, содержащая анализ символических форм алхимического мышления, вполне подготовила обсуждение этой относительно частной проблемы.
Но прежде несколько пояснительных замечаний. Алхимический символизм включается в работу, способствующую расшатыванию системы мышления европейского средневековья. Природа не что иное, как аллегория религиозной идеи. В ней
Последующие замечания, не претендуя на решение проблемы, призваны лишь резче ее обозначить.
Здесь я отсылаю читателя к исгориологическим разработкам В. С. Библера (1968; 1975).
То вечный свет Сигера, что читал
В Соломенном проулке в оны лета И неугодным правдам поучал
(Данте, «Рай», X, 136–138).
Даже внешнее сопоставление алхимии христианских докторов (XIII–XIV вв.) с химией у арабов в Средние века легко обнаружит их содержательную общность (конечно же, при их глубинных отличиях). Смотрите шестую и седьмую главы этой книги.
При таком подходе «европеоцентризм» и «арабоцентризм» — фантомы историографии культуры — предстанут, как и должно, архивными курьезами, не стоящими обсуждения. «Они не стоят слов: взгляни — и мимо!» (Данте, «Ад», III, 51).
Утверждение Ренана не исчерпывает ни аверроизма, ни тем более арабской философии. Однако для моей ограниченной задачи этого достаточно.
Здесь миф взят в некотором роде как метафора, ибо миф в природном своем значении есть миф первобытный. Но алхимический миф шире, ибо помнит и свидетельствует об архетипических мифологемах, включенных в осознаваемую историко-культурную реальность европейских Средних веков. Но рассказ об алхимии как мифе — лишь начало этой главы. Главная ее задача в ином: рассказать, как алхимический миф ожил реликтовой, но и в известном смысле исторической жизнью — житийно-притчевой, легендарной, романной в критическом сознании гуманистов Возрождения, в копилке курьезов века Просвещения, в художественном сознании Нового времени. Исследование этой посмертной жизни проливает дополнительный свет и на собственно алхимический миф.
Но, как верно замечает Томас Манн все в том же «Иосифе…», «видеть сны и толковать сны — это разные вещи» (1968, 2, с. 481). А сверхзадача историка в том и состоит, чтобы отождествить эти два дела: видеть документальные сны и научно их толковать. Понятно: миф и сон, конечно же, не одно и то же. Но, взятые как метафоры, и тот и другой могут участвовать в нашей игре.
1 Пример подсказан Б. С. Грязновым.
Гоголевская Панночка с перевязанной рукой — черная кошка с перебитой лапой. Всякая черная кошка с перебитой лапой — гоголевская Панночка из «Майской ночи». Оборотничество варварских мифологий, перевертни. «Кольцо Нибелун-гов», переодевания фольклорных созданий есть осуществление мифологемы ме-таморфозности вообще.
Языческие сны — поскольку это магия; христианская явь — поскольку магия эта теургична.
То есть на каждую унцию золота — три карата меди; карат — 1/24 унции. Так расшифровывают этот стих комментаторы (Данте, 1967, с. 587).
Этьен Жильсон отвергает ставший общим местом тезис о том, что аристотелизм схоластики сменил платонизм патристики. Господствовали оба течения — Платон влиял на развитие христианских идей, а Аристотель влиял на опыты догматиков укрепить веру разумом. Далее Жильсон ограничивается лишь пожеланием выявить «живую действенность» обоих течений дохристианской мысли в истории христианства (Хюбшер, 1962, с. 97–98). Между тем именно алхимия оказалась естественным местом «живой действенности» фундаментальных традиций, укорененных в древнегреческой культуре.
Ветхозаветные персонажи — отцы алхимии. Металлопланетная символика вавилонян и астральные уподобления; древнеегипетские алхимические реминисценции; кабализированная арифметика в алхимии; древнегреческое злато-сереброимитационное мастерство. Все это и в самом деле составляет генотип алхимического искусства (Lindsay, 1970).
Здесь следовало бы рассмотреть становление христианского мифа, в карикатурной оппозиции к которому формируется миф алхимический. Но это уже иная задача.
Достоверность их едва ли больше, чем нулевая. И тем не менее легенда — это то, чем стала алхимия, исторически исчерпавшая себя. Живые свидетельства алчной золотой горячки, замешанной на шарлатанстве… И это все, что осталось от алхимии? Посмотрим.
Сюжеты этих историй воспроизводят К. Шмидер (Schmieder, 1832), Л. Фигье (1867; Figuier, 1860), А. В. Амфитеатров (1896), Н. А. Морозов (1909), Б. Н. Мен-шуткин (1937). Ограничусь изложением лишь некоторых.
Каждое алхимическое житие отмечено заостренной направленностью на практику — на достижение материального блага. Духовное скрыто. Злополучный Бранд — материальный гротеск на только духовного христианского святого. Его карикатура. Его же и дополнение.
Некий Густенховер, получивший оттого же Сетония несколько крупинок лигатуры, расхваставшись, стал жертвой Рудольфа, августейшего алхимика, заточившего случайного счастливца в пражскую белую башню. Никакие оправдания несчастному не помогли.
Барон Брамбеус (О. И. Сенковский) в юмористической повести «Падение Шир-ванского царства» ярко живописует алхимические проделки доктора Джона Ди.
Средневековая алхимия вовсе не предусматривала черно-магический ритуал.
Немало глумливого рассказывает также о проделках алхимиков-шарлатанов Вольтер (XVIII в.) в «Dictionnaire philosophique», подробно описав мошенничество одного розенкрейцера, действующего под псевдонимом Алхимист, при дворе Генриха I, герцога Бульонского. Этот мошенник скупил в аптеках города весь глет, подмешал к нему несколько унций золота, которые, понятно, извлек вновь. О том, что было дальше, легко догадаться.
Художественное сознание Нового времени — естественное хранилище реликтовых фрагментов некогда живого мифа о злато-сереброискательских чаяниях. Но не только хранилище и не только фрагментов. Потому что вычитать алхимическое в новой литературе означает понять эту литературу в одной из ее граней как живую историческую память, мерцающую в язычески-христианских алхимических потемках. Но это означает также и способ постижения и собственно алхимического мифа, в свое время живого и значимого; пережить его заново, но уже как художественно осознанный факт. Алхимический миф в новоевропейской литературе — это, конечно же, менее всего литература об алхимии. Это литература ярчайших имен: Шекспир, Гёте, Пушкин, Гоголь, Гюго, Томас Манн…
Как раз в эти времена особенно весомым в общественной жизни становится тайное сообщество розенкрейцеров, ставящих и алхимические задачи и притязающих на всесилие природознания во имя всечеловеческого блага — преждевременная пародия на новую науку, которая, верно, еще не возникла. Основное призвание сообщества — усовершенствовать все сущее. Розенкрейцеры — достойные обладатели и справедливые распределители всех благ мира. Их зрение всепроникающе. Им внятно тайное тайных природы. Они же — обладатели бывшей, настоящей и будущей мудрости, повелители демонов и духов: они в состоянии притягивать жемчуг и драгоценные камни. Исцеление от всех болезней тоже в их силах. Знание, которыми обладают посвященные, может быть выражено на новом, всем понятном языке. Золото и серебро — разумеется, алхимические — могут быть доставлены римскому императору в несметном количестве. Эта почти новонаучная декларация зиждется на антикатолических, протестантских принципах. Она — детище Реформации. Эти хвастливые притязания адептов Креста и Розы взяты у Габриэля Нодэ из «Наставлений Франции о том, что истинно в истории розен-крейцеровского братства» (Node, 1623) и пересказаны в трактате А. В. Амфитеатрова «Розенкрейцеры» (1896, с. 4–6).
