Когда Роберт Гордон Мак-Катчен пригласил меня сюда, чтобы рассказать что-нибудь о психоделических средствах, моя первая мысль была отказаться. В конце концов, я химик и фармаколог, а не философ и религиовед, и мне казалось, что во время прошлогодней встречи я дал достаточно информации о связях между химической структурой и психической деятельностью.
Но тут вмешалась моя жена: "А почему бы просто не рассказать им, зачем ты этим занимаешься?"
Вопрос показался мне очень интересным. Действительно: вот уже, по меньшей мере, двадцать пять лет я настойчиво исследую строение, приготовление и свойства различных психоактивных препаратов: галлюциногенных, психоделических, диссоциативных, а иногда и просто опьяняющих. Но зачем я этим занимаюсь?
На такой вопрос хочется ответить дерзко: да потому, что так надо. "Зачем ты влез на Эверест?" — "Он здесь стоял, вот я и влез". Но не только это подталкивает меня к исследованиям.
Когда такой вопрос возникает во время семинара или дискуссии в академической среде, я обычно делаю особое ударение на слове «психотомиметики» — термине, который часто употребляется учеными как синоним слова "психоделические препараты". Он составлен из двух греческих корней: психото (производное от "психоз") и мимесис ("подражание"). Таким образом, данный термин описывает одно из наиболее очевидных свойств этих веществ: они способны вызывать состояния, сходные с симптомами психических заболеваний и, таким образом, могут служить средствами для исследования некоторых форм психозов и психических расстройств.
Такой ответ на вопрос: "Зачем Вы этим занимаетесь?" не лишен логики и вполне безопасен. Он оправдан, по крайней мере, для двух сотен психоделиков, которые по своему химическому строению подразделяются на две группы: фенилэтиламины и триптамины. В группу фенилэтиламинов входит около полусотни веществ, родственных мескалину, и еще примерно столько же их метиловых гомологов с молекулярной цепью амфетамина. Примерно столько же веществ входит и в группу триптаминов: все они содержат в себе разнообразные кольца, цепи или азотзамещенные производные. Некоторые из них конденсируются в более сложные структуры — такие, как бета-карболины (в частности, гармалин) или эрголины (например, ЛСД).
Два основных нейротрансмиттерных вещества, от которых зависит передача нервных импульсов в человеческом мозге, также принадлежат к группам фенилэтиламинов (допамин) и триптаминов (серотонин). Это и подталкивает неврологов к тому, чтобы воссоздавать некоторые формы нейротрансмиттерных расстройств с помощью психоделиков.
Такой ответ безопасен, поскольку не содержит в себе ничего угрожающего и легко принимается как учеными мужами, так и теми, кто выдает правительственные гранты для исследовательских работ.
Но в таком ответе нет ни слова правды. Я действительно разрабатываю средства, но они служат совершенно иной цели.
Здесь я позволю себе небольшое отступление, чтобы отчасти дать определение этим средствам и намекнуть на важную задачу, которая, по моему глубокому убеждению, связана с ними.
Я уверен, что все элементы "человеческой комедии" находятся в устойчивом равновесии. Если что-то начинает двигаться в какую-либо сторону, где-то сразу возникает компенсаторное и уравновешивающее движение в другую сторону. Глядя на эту систему с точки зрения «добра» и «зла», можно сказать, что равновесие поддерживается тем, что всякое добро содержит в себе малое, но заметное количество непроявленного зла, а всякое зло — точно такое же количество непроявленного добра. Так, в человеческом мозгу Эрос — любовь к жизни и стремление продолжить себя — сосуществует с Танатосом, или "инстинктом смерти", находящем свое выражение в разрушительном и агрессивном поведении.
Так вот: средства, которые я ищу, должны стать словами нового словаря: того, который позволит человеку более сознательно (и более внятно) общаться с содержимым собственного разума и психики. Его можно назвать "словарем познания". Человек, который все лучше понимает (и, таким образом, начинает признавать), что каждый его поступок и каждое решение является суммой двух противоположных устремлений, в конце концов может приобрести способность к сознательному выбору. И познание, которое следует за таким выбором — это путь к мудрости.
Но не только человеческий дух — все человеческое общество тоже стремится к равновесию. Свидетельством тому могут служить некоторые хронологические совпадения, поддерживающее шаткое равновесие истории человечества.
В первые века текущего тысячелетия происходило множество жестоких и бесчеловечных войн, и все они велись во имя религии. Ужасы инквизиции, смертельно ненавидевшей инакомыслие ("ереси"), отражены во многих исторических документах. Но именно в те мрачные годы сформировалась структура алхимии, стремившейся приобрести знание путем исследования материи. При этом целью алхимиков было отнюдь не превращение свинца в золото, о котором говорят везде и всюду. Смысл их поисков заключался в том, чтобы снова и снова повторять очистку и возгонку, все более и более постигая при этом, что именно здесь может возникнуть синтез, союз между психическим и духовным миром.
Это бесконечное повторение операций было и работой, и вознаграждением за работу. Делая это, алхимики приобщались к учению, которое обеспечивало жизненное равновесие каждого из них.
За последние сто лет этот процесс развился в то, что мы называем наукой. Но вместе с развитием произошло и постепенное смещение акцентов: важен стал не сам процесс, а его результат. В нынешнем веке науки реально ценится только конечный итог, только «золото». Не исследование, не постижение, а только голый результат, который приносит нам уважение коллег и признание со стороны окружающих (а значит, и богатство, и влияние, и власть). Но все эти итоги и результаты демонстрируют нам ту же самую инь-янскую сущность добра и зла, где одно всегда содержит в себе частицу другого. Такова была и история прошедших столетий. Нас научили говорить о том, что плоды науки не имеют отношения к этике и морали, что в объективном мире научных исследований ничто не является злом или добром само по себе, и что поддержание некоего равновесия, конечно же, не имеет никакого значения. И все же в истории происходят почти невероятные хронологические совпадения, которые свидетельствуют об обратном.
В 1895 г. Вильгельм фон Рентген обнаружил, что при прохождении электрического разряда через запаянную трубку с определенным газом находящаяся рядом пластина, покрытая тонким слоем некоего неорганического вещества, начинает светиться. А год спустя Антуан Анри Беккерель обнаружил у металла урана аналогичное всепроникающее излучение, которое заставляло светиться и окрашиваться пластинку, покрытую цианидом платины. Так была открыта радиоактивность.
А еще через год некий Артур Хефтер употребил алкалоид, который был выделен им из "сорного кактуса", привезенного из Нового Света неугомонным фармакологом Луи Левином. Это случилось в Лейпциге, 23 ноября в 11.45. Согласно записям экспериментатора, после приема 150 миллиграммов с ним случилось вот что:
"Время от времени через поле зрения пролетали необыкновенно яркие точки. Затем стали появляться пейзажи, залы, архитектурные сооружения…"
Так был открыт мескалин.
В течение 20-х-30-х гг. оба мира — физика со своей радиацией и психофармакология со своими психотропными средствами — продолжали развиваться, не противопоставляя себя друг другу и не стараясь выяснить, кто из них «хороший», а кто «плохой», как это стали делать впоследствии.
Радиоактивность и радиация заняли ведущее место в медицине. Рентген долго был незаменим при диагностике, а радиотерапия широко применялась для лечения заболеваний. Стало известно, что контролируемая и локализованная радиация способна разрушать злокачественные опухоли, щадя при этом живые клетки.
Параллельное развитие происходило и в области психологии. Теории Фрейда и Юнга развивали все более и более разумный подход к душевным болезням, а исследования Павлова заложили основы экспериментальной психологии.
