Вопросов много, а Пуля — лишь маленький кусочек пазла о темной материи, к которому на протяжении этой книги мы добавим еще немало других кусков.
Осознав, насколько необъяснимо огромное количество темной материи находится во Вселенной, начинаешь задумываться: а что мы вообще знаем про обычную, объяснимую материю? Как можно с уверенностью говорить о веществе, из которого состоят звезды и галактики, если они находятся за пределами нашего осязания?
2.2. Старый кофе и французская философия
Утро. Вы сонно исследуете кухню в поисках завтрака. Но странный предмет на кухонном столе между хлебными крошками и недочитанными газетами привлекает ваш взгляд — белая чашка. В ней можно различить мистическую жидкую черную субстанцию. «Кофе!» — радуетесь вы. Но в голову вам тут же закрадываются сомнения. Как узнать наверняка, что перед вами именно кофе? А если это соевый соус? Или старое машинное масло? Конечно, можно понюхать или попробовать субстанцию, но опыт подсказывает, что ваши ощущения в такую рань могут и подвести. Поэтому вы скорее отправите чашку своей подруге-химику и попросите провести тщательный анализ темной жидкости. В лаборатории подруга-химик серьезно подходит к просьбе. Она измеряет pH, температуру плавления и кипел кристаллизирует, хроматографирует, делает масс-спектрометрический анализ или что там еще делают химики. Вывод однозначен: в чашке кофе арабика темной обжарки с чайной ложкой сахара.
Выяснить, из какого вещества сделаны различные предметы, вполне реально. Однако предварительным условием для анализа кофе было то, что кофейная чашка здесь, на Земле, доступна для измерений и анализа. А как насчет предметов, находящихся в космосе, далеко за пределами досягаемости даже самого амбициозного аэрокосмического сценария? Как тогда понять, из чего состоят объекты?
Этот вопрос уже поднимался французским философом Огюстом Контом (1798–1857) в 1835 году. В своем главном научном труде, «Курсе позитивной философии», писал о звездах: «Мы осознаем возможность определения их строения, размеров, расстояний и движений; но мы никогда не сможем каким бы то ни было образом исследовать их химический состав…».
И, будучи философом, он не стремился к потенциальным техническим трудностям при определении химии небесных тел: он считал эту задачу принципиально невыполнимой Однако еще в 1814 году, до того, как Конт записал эти слова, немецкий оптик Йозеф Фраунгофер (1787–1826) разработал первый точный спектроскоп, инструмент, который через несколько лет докажет, что Конт ошибался.
2.3. Вещество и его далекие отпечатки пальцев
На свет можно смотреть как на волны, а если быть точнее, то свет — это одна из форм того, что мы называем электромагнитными волнами. Как и большинство волн, световые волны могут иметь различную длину. Эти различные длины отвечают за разные цвета. Самые длинные из доступных нашему глазу электромагнитных волн мы воспринимаем как красный цвет, а самые короткие — как синий или фиолетовый. Все остальные цвета радуги располагаются между ними.
Белый цвет, который излучают Солнце и другие звезды, — это смесь всех существующих цветов. Эти цвета становятся различимы глазу в радуге. Тут их свет разделяют малюсенькие капли дождя. Все цвета, из которых и состоит белый, преломляются в немного различных направлениях и превращаются в красочную дугу на небе. Спектроскоп, разработанный Фраунгофером, представляет собой очень точную радужную машину — аппарат, с помощью стеклянной призмы или мелкоячеистой решетки расщепляющий свет на все его цвета.
Первым делом Фраунгофер нацелил свой спектроскоп на Солнце. Свет разделился во всех цветах радуги, но с нерегулярными интервалами — в цветовом спектре можно было четко выделить темные линии. Некоторые цвета отсутствовали. Почему?
Недостающие цвета в солнечном свете, которые Фраунгофер наблюдал в 1814 году. Сегодня эти темные линии называются «Фраун-гоферовы линии». Они показывают нам, какие газы находятся в атмосфере Солнца.
На этот вопрос смогли ответить в 1859-м, через 24 года после заявления Конта о неподдающейся анализу природе небесных тел. Тогда немецкий физик Густав Кирхгоф вместе со своим соотечественником химиком Робертом Бунзеном продемонстрировал, что отсутствующие линии в солнечном спектре точно соответствуют линиям, которые можно наблюдать в лаборатории от известных светящихся газов. «Отпечатки пальцев» лабораторных газов были идентичны «отпечаткам», наблюдаемым у Солнца. Таким образом, вопреки утверждению Конта, им удалось установить химический состав поверхности Солнца. Линии в спектре света называются спектральными линиями.
Спектральные линии и сегодня широко используются в астрофизике, а значение спектроскопии для современной астрономии и, в частности, для поиска темной материи и темной энергии практически невозможно переоценить.
Электромагнитный спектр
Видимый нам свет — это лишь малая часть того, что мы называем электромагнитным спектром.
Электромагнитный спектр от самых длинных радиоволн до кратчайших гамма-лучей. В середине находится видимый свет.
Я уже упоминал, что красный свет — самая длинная видимая волна, а самая короткая — та, которую мы воспринимаем как синий. Волны цветов видимого излучения находятся в диапазоне 380 и 760 нанометров, где нанометр — это 10-9 м, или одна миллиардная метра. Более длинные волны называются инфракрасным светом, а еще более длинные — радиоволнами. Самые короткие радиоволны также называются микроволнами. Микроволны, которые могут иметь длину волны от одного миллиметра до одного метра, мы рассмотрим позже. Есть также электромагнитные волны, которые короче видимого света. Сначала идут ультрафиолетовые волны, а затем следуют рентгеновские лучи, а самые короткие электромагнитные волны называются гамма-лучами. Гамма-излучение очень пригодится, когда мы позднее будем искать частицу темной материи. Весь электромагнитный спектр, от длинных радиоволн до коротковолнового гамма-излучения, играет важную роль в астрономии. Потому что, хоть нашим глазам доступен только видимый свет, мы можем создавать приборы, которые различают все остальные длины волн.
Так зачем же я вспомнил про философа, да и к тому же допустившего фундаментальную ошибку? Во-первых, история Конта дает нам отличный повод, чтобы вспомнить о спектроскопии. Во-вторых, многие из нас, астрофизиков, испытывают детскую и даже нездоровую радость, когда выпадает возможность посмеяться над философами. Нездоровую, потому что, когда мы выходим
