Ознакомительная версия.
Илья Франк
Прыжок через быка
«Мне весьма приятно, что у меня есть идеи, которые я могу видеть глазами».
Гёте в разговоре с Шиллером, рассказывая об Urpflanze.[1]
Посвящается моей дочери Анастасии, которая, сама того не ведая, была соавтором этой книги
© И. Франк, 2014
© ООО «Восточная книга», 2014
Вместо предисловия. Кошмар учителя литературы
Урок литературы, проходят «Войну и мир». Учитель смотрит на класс – и вдруг словно в глаз что-то попало. Он протирает глаза, смотрит на класс снова. О чудо! Где его ученики? Перед ним за партами сидят персонажи «Войны и мира». Только всем им по шестнадцать лет и все в школьной форме.
И тут-то учитель осознает всю тщету проекта: преподать этим юношам и девушкам «Войну и мир». Совершенно ясно, что ни красавице Элен, ни красавцу Анатолю эта книга не нужна, хотя они и сидят на первой парте, сложив лапки, выпрямив спинки и выкатив глазки. Юного Кутузова интересует только развлекательное чтиво, для отдохновения. Юный Наполеон листает под партой журнал «Юный техник». Масон о чем-то задумался, о чем-то далеком от предмета изучения, о чем-то глубоком. Юный старый князь Волконский нетерпеливо ерзает, его вообще все это раздражает. Попробуй рассказать ему о «непротивлении» или о том, что личность в истории роли не играет! Они с Наполеоном такой шум поднимут!
Николай Ростов – хороший парень, равно как и Денисов. Но видно, что на уроке они уже готовятся к перемене, которую хотят провести так, чтобы не было потом мучительно стыдно за бесцельно прожитые минуты.
То же на уме и у Наташи Ростовой. Вот княжна Марья… нет, ей нужно либо Священное Писание, либо что-то доброе, душевное. А книга начинается с лицемерий в светском салоне да с терзаний-сомнений неудачно женившегося человека!
Платон Каратаев сидит тихонько, поведение хорошее, но видно: думать ни о чем не собирается, все и так знает.
Только троим интересно: Пьеру Безухову, Андрею Болконскому (под вопросом) да Пете Ростову. Но это же невозможно, только трое! Что делать с остальными? Нужно, пожалуй, просто закрыть книгу и потихоньку ретироваться из класса. Тем более что – вон там, на задней парте – Тихон Щербатый как-то нехорошо улыбается…
Вот уже больше недели мысли мои занимает Изида – и как божество древней религии, и как женственный облик, являвшийся некоторым поэтам и художникам. Вчера вечером я, устав от наплыва этих мыслей, от многообразия «соответствий», решил: «Надо хотя бы на часок выбросить все это из головы и просто почитать прозу, отвлечься и успокоиться. А завтра уж сесть и начать писать об Изиде.
Изида. Расписанный рельеф из гробницы Сети I в Долине царей. XIX династия. Около 1360 года до н. э.
Читаю же я в данный момент замечательный роман австрийского писателя Артура Шницлера «Der Weg ins Freie» («Путь на волю») 1908 года. Я открываю роман на том месте, на котором остановился прошлый раз, и начинаю читать (с нового абзаца). И вот что мне попадается, судите сами:
«Когда Георг вошел к Эренбергам, комната была почти темной. За пианино светилась мраморная Изида, а в эркер, где сидели друг напротив друга мать и дочь, проникал сумеречный свет вечереющего дня. В первый раз вид (Erscheinung) этих женщин показался Георгу чем-то странно трогательным. В нем возникло предчувствие, что, возможно, эта картина попадается ему на глаза сегодня в последний раз, а улыбка Эльзы вспыхнула ему навстречу столь болезненно и сладостно, что какое-то мгновение он думал: уж не здесь ли в конце концов было счастье?..»
Ну вот, приехали, что называется! Откладываю книгу и засыпаю. Утром просыпаюсь, под душем и за кофе думаю, как буду писать: что сначала, что потом. Сначала решаю написать про вчерашнее совпадение. Ведь тема «Изида» большая и жуткая, если же начать непафосно, от какого-то конкретного случая, да еще и от себя – это и легче, и интересно в смысле композиции. А вот следующую главу напишу об Изиде как Музе и связи ее с водой. Но я никогда не сажусь сразу после завтрака писать. У меня есть золотое правило: начинать день с небольшого отдыха. И вот я опять беру в руки роман Шницлера, начинаю читать – и через несколько абзацев натыкаюсь на следующее (композитор Георг, главный герой, беседует с другом о своем квинтете):
«Мне нравится в нем больше всего тема адажио».
Георг кивнул. «Ее я как-то услышал в Палермо».
«Как, – спросил Лео, – неужели это сицилийская мелодия?»
«Нет, она прошумела мне из морских волн, когда однажды утром я пошел погулять один по побережью…»
Какая, однако, настойчивость! Придется сесть и писать. Вот, сижу и пишу.
Нет человека, который не предавался бы каким-либо дневным грезам (daydreaming). Кто-то, задумавшись в метро, видит себя в кресле начальника, кто-то за завтраком видит, как он наказывает преступников или даже совершает мировую революцию, кто-то, отведя взгляд от бумаг в офисе, видит себя в объятиях гурии или даже гурий… И тому подобное. И все же в наших обычных грезах наяву, сколь бы живо мы ни представляли желаемое (а бывает, что и нежелаемое – то, чего боимся), это именно представления, а не виде́ния. А вот у меня есть опыт грезы-виде́ния. Нечто, так сказать, «соткалось из воздуха», как сказано у Михаила Булгакова в «Мастере и Маргарите».
Честно говоря, мне не очень хочется об этом рассказывать (я чувствую, что что-то нарушаю, мне как-то немного не по себе), но все же расскажу, поскольку без этого рассказа не получится рассказать и все остальное, что задумано.
Это нечто соткалось передо мной из воздуха в 1983 году (мне было 20 лет), в Москве, поздней осенью. Я увидел море и на его фоне – облик женщины. Пахло водорослями и другими острыми ароматами, как бывает на берегу после шторма. Кроме того, я видел выброшенного на берег дельфина. Затем вся эта картина начала как бы разлагаться, расползаться (включая женственный облик), и это было одновременно жутко и сладостно.
Казалось бы: ну и что в этом такого? Часть детства я провел в Крыму, в Гурзуфе, часто видел и шторм, и выброшенных на берег дельфинов. Нетрудно найти объяснение и тому, почему молодому человеку грезится женщина. Можно это все вообще истолковать как тоску по половому акту, где дельфин представляет пенис, а морская вода – сперму.
Как известно, по греческому мифу (согласно «Теогонии» Гесиода), Афродита родилась около острова Кифера из семени и крови оскопленного Кроносом Урана, которая попала в море и образовала белоснежную пену (отсюда прозвище «пенорожденная»). Вот эта остросюжетная история, которую почему-то не рассказывают детям в средней школе:
Ночь за собою ведя, появился Уран,[2] и возлег он
Около Геи,[3] пылая любовным желаньем, и всюду
Распространился кругом. Неожиданно левую руку
Сын[4] протянул из засады, а правой, схвативши огромный
Серп острозубый, отсек у родителя милого быстро
Член детородный и бросил назад его сильным размахом.
И не бесплодно из Кроновых рук полетел он могучих:
Сколько на землю из члена ни вылилось капель кровавых,
Все их земля приняла. А когда обернулися годы,
Мощных Эринний[5] она родила и великих Гигантов
С длинными копьями в дланях могучих, в доспехах блестящих,
Также и нимф, что Мелиями мы на земле называем.
Член же отца детородный, отсеченный острым железом,
По морю долгое время носился, и белая пена
Взбилась вокруг от нетленного члена. И девушка в пене
В той зародилась. Сначала подплыла к Киферам священным,
После же этого к Кипру пристала, омытому морем.
На берег вышла богиня прекрасная. Ступит ногою —
Травы под стройной ногой вырастают. Ее Афродитой,
«Пенорожденной», еще «Кифереей» прекрасновенчанной
Боги и люди зовут, потому что родилась из пены.
А Кифереей зовут потому, что к Киферам пристала,
«Кипророжденной», – что в Кипре, омытом волнами, родилась.[6]
Афродита – не только богиня любви (точнее: любовной страсти, поскольку нежная привязанность ей не свойственна), но и морская богиня, часто сопровождаемая дельфином.
Но было бы неверно утверждать, что в моем видении проступила данная информация. По одной простой причине: я тогда ею не обладал. Хотя я и учился в то время на филологическом факультете Московского университета, подобные материи меня совершенно не интересовали. А заинтересовали как раз после очной ставки с Афродитой.
Можно и физиологически все объяснить: бывает такое состояние, что человек как бы проваливается в самого себя, его «сознание» опускается по позвоночнику из головы к солнечному сплетению и животу. Этот спуск грезится как погружение в мир вод, в морскую пучину. Тут-то и происходит встреча с Анимой (по Юнгу), с богиней моря, с «Хозяйкой леса / зверей», с Бабой-ягой (образ амбивалентен, двойственен, как образ Бабы-яги в сказке – она может помочь, может и погубить). Часто это женское лицо (или эта женская фигура) действительно выступает на фоне воды (что тоже неудивительно, ведь сознание погружается, расплывается, расползается).
Ознакомительная версия.
