Гастон Башляр - Психоанализ огня

Читатель, взявший в руки эту небольшую книгу, вероятно, уже обратил внимание на то, что в самом ее названии есть нечто странное. Психоанализ в традиционном его понимании имеет дело с человеком и с представлениями человека, в том числе и о явлениях природы, но никак не с самими этими явлениями. Мы вправе предположить, что речь пойдет о каком-то особом психоанализе или о каком-то особом огне. Ведь огонь — общепринятое иносказательное обозначение страсти. А может быть, огонь здесь рассматривается в качестве некой одушевленной силы — субъекта, наделенного волей и темпераментом? Мы не собираемся развивать дальше свои «гипотезы» (к чему? книга раскрыта, в ней ответы, в ней же и новые вопросы), хотим только подчеркнуть, что Башляр призывает нас к внимательному, вдумчивому чтению начиная буквально с первой строчки, с первого слова, с названия.

В этом эссе одного из крупнейших французских мыслителей, действительно, речь идет об особом, или, как сам он говорит, «специальном», психоанализе. Попытка рассмотреть с психоаналитической точки зрения процесс объективного познания позволяет автору выявить некую коллизию между разумом и воображением. Огонь в равной мере притягателен для познающей мысли и для поэтической фантазии. Но он стал камнем преткновения для разума именно потому, что поразил воображение человека. Мысль рождена грезой и обречена расплачиваться за этот генетический порок… Башляр выступает как бы от имени точной, объективной научной мысли, стремящейся очиститься от «осадка» интуитивных представлений. Отсюда недалеко до соблазна поверить гармонию алгеброй. Но рационализм Башляра — рационализм диалектики и парадокса. Для того чтобы утвердить себя, разум должен осознать свои пределы. Для того чтобы освободиться из-под власти воображения, мысль должна представить истинные масштабы его влияния. И кажется, царственный мир поэтического воображения увлек автора настолько, что для его работы становятся тесны рамки психоаналитического очерка.

«Пути поэзии и науки изначально противоположны». Задача философии — «соединить их», явить их «взаимодополнительность». «Психоанализ огня» положил начало репутации Башляра как «человека поэмы и теоремы». Благодаря амбивалентному феномену огня его философский мир обрел целостность, невозможную без равновесия противоположных взаимодополнительных начал. Эпистемолог и эстетик, автор в полной мере проявил себя мыслителем универсальных интересов, профессиональная компетенция которого практически не знает границ. К редкостному энциклопедизму и универсальности, определяющим особое место Башляра на философском Олимпе XX века, нужно прибавить абсолютную нестандартность его профессиональной биографии. В самом деле, он стал профессором Сорбонны, не будучи никогда ее студентом (ему вообще не довелось числиться студентом какого бы то ни было высшего учебного заведения). Желая подчеркнуть уникальность фигуры Башляра в мире академической науки, его сравнивали с фавном, попавшим на пир античных мудрецов. Нам больше по душе прозвание, которым он наградил себя сам: «сельский философ». Ничто не мешало ему оставаться таковым среди шума и суеты динамичного, кипучего Парижа.

Гастон Башляр родился в 1884  г. в провинциальном городке Бар-сюр-Об, расположенном в живописной Шампани, на берегу одного из притоков Сены. На драгоценном фото начала века запечатлена оживленная улочка, по-видимому одна из центральных, плотно застроенная трех-четырехэтажными домами с узкими фасадами. На первом плане, между ателье модистки и парикмахерской, табачная лавочкам господина Башляра, торгующего также газетами. Искусство анонимного фотографа-бытописателя донесло до нас облик тех, кто нам немного знаком по скупым и трогательно-живым упоминаниям в книгах Башляра: из окна выглядывает хозяин лавочки (между прочим, он владел и фамильным ремеслом сапожника), а у дверей беседует с соседками его почтенная супруга — вот они, отец и матушка философа. Городок, почти вросший в сельский пейзаж, устойчивый быт, словно впитавший соки земли, атмосфера патриархальности, нешумное, неспешное течение жизни, располагающее к раздумьям,  — все это так важно для формирования мыслителя. В родном городе Башляр провел детство, сюда надолго вернулся в зрелые годы, здесь же он был похоронен в 1962  г.

В те времена, о которых свидетельствует описанный фотодокумент, Гастон Башляр еще не помышлял о философских штудиях. Завершив среднее образование в коллеже, проработав некоторое время репетитором, он становится почтовым служащим. Затем на два года призывается в армию и в 1907 г. возвращается в распоряжение почтового ведомства, на сей раз получив место в Париже. Не оставляя работы, он осваивает точные науки и в 1912 г. получает степень лиценциата математики. Его удостаивают годовой стипендии, позволяющей повысить квалификацию, но мировая война прерывает карьеру будущего инженера-телеграфиста. После пятилетней службы в действующей армии Башляр приезжает в Бар-сюр-Об. Спустя недолгое время умирает его молодая жена, оставив ему новорожденную дочь.

Теперь Башляр посвящает себя преподаванию. Это дар и призвание. Педагогика Башляра — особая тема в воспоминаниях современников и в биографических очерках о нем. В 20-е годы он преподает физику и химию в коллеже, где когда-то учился. Параллельно углубляется в философию науки, в 1920  г. получает диплом лиценциата философии, в 1922 — степень агреже, а в 1927 защищает в Сорбонне докторскую диссертацию. Эта работа под названием «Опыт о приближенном знании», где предлагается философская трактовка кризиса классического разума в связи с опытом новейшей науки, прежде всего Эйнштейновой теории относительности, вносит существенный вклад в современную эпистемологию.

В 30-е годы Башляр — профессор университета, автор новаторских исследований по истории точных наук и философии познающего разума, признанный лидер нового рационализма. Поистине это человек, который сделал себя сам: богатая одаренность натуры постепенно раскрывалась в процессе неустанного самообразования. «Поглотитель книг», по его собственным словам, он поклонялся «божеству чтения», дерзая обращаться к нему с ежеутренней молитвой: «Голод наш насущный даждь нам днесь». Он оставался «гениальным школяром», став преподавателем коллежа и университета (сначала Дижонского, потом, с 1940  г., - Сорбонны). На всю жизнь сохраненная открытость новому (философ считал ее ценнейшим качеством детского ума и сожалел о том, что взрослые ее утрачивают) определила маршрут его биографии, на каждом повороте котором возникает новый, неожиданный, «еще один» Башляр.

Очередной поворот начинается с «Психоанализа огня» (1937). Законы творческого воображения, феноменология поэтического образа стали самостоятельной и весьма значимой темой размышлений Башляра. Продолжая работу над философскими проблемами современной науки, он одновременно строит внушительное здание поэтической космологии, в фундамент которой заложен анализ поэтической интерпретации элементов-стихий — огня, воды, земли и воздуха. «Способность воображения» — название последнего курса лекций, прочитанного в Сорбонне почетным профессором Башляром (1954–1955). Этой теме посвящены и его последние книги, в том числе «Поэтика воображения», написанная незадолго до смерти. По словам П. Кийе, Башляр поднял эпистемологию на уровень теории относительности в физике, а в учении о творческом воображении достиг сомасштабности тому поэтическому всплеску, которому открыла шлюзы энергия сюрреализма. Метафизика творчества Башляра оказала значительное влияние на литературную критику, эстетику и искусствознание. Сегодня его книги — своего рода классика; их цитируют, не считая обязательной ссылку на первоисточник. Главным образом благодаря этой части своего наследия Башляр занял достойное место в ряду французских писателей (в 1961  г. ему была присуждена национальная премия в области литературы).

Можно говорить о том, что Башляр — писатель создал свой неповторимый жанр философской эссеистики, об особенностях которого дает достаточно яркое представление уже «Психоанализ огня». Это жанр полифоничный, использующий приемы внезапного расширения горизонта, неожиданной смены масштабов. Башляр проигрывает одну и ту же тему попеременно в разных регистрах, ни на миг не теряя из виду целого. Далекое сближается, близкое смело разводится в стороны. Экскурсы в этимологию, погружения в наивный мир донаучного познания, нащупывание дороги сквозь алхимический туман чередуются с полетом вдогонку за романтической мечтой. Но ошибается тот, кто ожидает здесь встречи с холодным эрудитом, блестяще оперирующим столь разнородным материалом. Его размышления, казалось бы достаточно отвлеченные, неизменно окрашены особой теплотой и человечностью. Его эрудиция несет отпечаток личного опыта, глубокого проживания истин. Когда он говорит о самоотдаче (о необходимости поделиться огнем, любовью, накопленным запасом культуры) или о самопреодолении, его слова, подкрепленные подлинностью этого опыта, обретают особую убедительность.