Сравнение
Большинство антропологов согласятся, что сравнение – важная часть их работы, однако существует много точек зрения на то, какие виды сравнения допустимы и (или) желательны. Прежде чем продолжить, мы должны определиться с целью сравнения. Она состоит не в ранжировании обществ или культур по «уровню их развития» либо моральным качествам. Сравнение – это средство выяснить значимость антропологических выводов о конкретном обществе через выявление его сходств и различий с другими обществами, а также развить (или покритиковать) теоретические обобщения.
В обыденной речи мы иногда говорим, что нельзя сравнивать божий дар с яичницей. Это замечание может быть вполне уместным, если при этом подразумевается, что некоторые вещи несравнимы, потому что они качественно разные, например, банка оливок и томик стихов. Если же подразумевается, что несравнимы просто очень различающиеся явления, как, например, разделение труда в Океании и небольшом американском городке, то многие антропологи с этим замечанием не согласились бы. Цель сравнения состоит в осмыслении различий так же, как и сходств, и пока сходств достаточно для детальных сравнений, эта работа стоит того, чтобы быть проделанной.
Итак, что же делают антропологи, когда проводят сравнения? В первую очередь, надо уяснить, что сравнения встречаются в антропологических текстах постоянно, поэтому необходимо указать некоторые их отличительные признаки. Во-первых, перевод сам по себе является формой сравнения: посредством перевода мы подспудно сравниваем язык туземцев, его понятия и т. д. с нашими собственными.
Во-вторых (теперь речь идет о целенаправленном переводе), антропологи сравнивают общества или другие объекты исследования через установление противоположностей и сходств между ними. Эванс-Причард однажды сказал, что исследование колдовства у азанде в Центральной Африке облегчило ему понимание сталинизма в Советском Союзе. В обоих обществах страх быть обвиненным в нарушении расплывчато определенных норм заставлял многих людей рабски им следовать Можно привести более привычные сравнения между индийскими и западноевропейскими представлениями о личности, кратко описанными выше, или между браками по договоренности и браками по любви – это сравнение часто встречается в публицистике и исследованиях, касающихся азиатских иммигрантов в Западной Европе. Авторы подобных сравнений стремятся пролить свет не только на изучаемые институты, но и на более общие особенности исследуемых обществ.
В-третьих, сравнение используется для того, чтобы установить возможность существования культурных универсалий. Если, к примеру, обнаруживается, что у всех групп людей есть понятия для обозначения красного, черного и белого цветов (и это, кажется, уже доказано), то следует допустить, что способность различать эти цвета – врожденная черта человека как вида. Сравнительные исследования также показали, что все народы имеют представления и нормы, касающиеся наследования, гендерных ролей, запрета на инцест и многих других социальных явлений. Проблема с большинством таких универсалий состоит в том, что при более тщательном исследовании почти всегда становится очевидно: подобные представления, будучи перенесенными на местные реалии, относятся к очень разным явлениям – и возникает вопрос, действительно ли это универсалия, или же обнаруженные сходства созданы проводящим сравнение исследователем, который навязывает их явлениям, по сути весьма различным.
Сравнение используется не только при попытках – часто не бесспорных – обнаружить универсалии, но также при попытках опровергнуть заявления об их существовании. Примером, который далее будет рассмотрен подробнее, является дискуссия об агрессивности. Многие специалисты, особенно работающие в русле эволюционистского, биологизаторского подхода, считают агрессивность врожденной универсалией, особенно ярко проявляющейся у мужчин. А многие антропологи, напротив, утверждают, часто со ссылкой на собственные этнографические данные, что существуют народы, которые не только не имеют представления об агрессивности, но и не практикуют ничего, что могло бы быть описано как ее проявление. Возразить им можно следующее: агрессивность существует везде, но она может быть выражена различными способами, так что просто не распознается исследователем, как в случае песенных дуэлей среди инуитов (эскимосов).
Прийти в этом споре к окончательному консенсусу невозможно по двум причинам. Поскольку необходимым условием сравнения является перевод, а культурный перевод всегда несет в себе элемент неопределенности, невозможно строго и неопровержимо доказать, что сравнивается именно то, что постулируется как сравниваемое. Кроме того, при сравнении всегда есть опасность впасть в крайность деконтекстуализации, когда отдельные черты сравниваются без должного внимания к широкому контексту, а это может привести к недостоверным результатам. В частности, можно справедливо заметить: хотя доказано, что все народы имеют представление о белом цвете, более значимо было бы исследовать кросскультурные вариации в локальных интерпретациях белого цвета, нежели просто установить, что категория белизны встречается повсеместно. Как известно, белый является цветом траура в Китае, что роднит его, по крайней мере в этом отношении, со значением черного цвета в Европе.
В-четвертых, о сравнении иногда говорят как о «квазиэксперименте» в антропологии. Для лабораторных наук эксперимент – самый важный источник нового знания. Эксперимент означает ввод контролируемых изменений в систему, где ученому известны все значимые переменные, с фиксацией последствий этих изменений. Если коллектив естествоиспытателей хочет изучить влияние гормона, они набирают две группы крыс со схожими основными параметрами. Группе А дают гормон, а группа В (контрольная группа) либо не получает ничего, либо получает не оказывающее влияния плацебо. Если крысы из группы А в среднем растут заметно быстрее, чем крысы из группы В, логично предположить, что рост вызывается гормоном. Эксперимент может также быть проведен на единственной группе, за которой наблюдают в меняющихся обстоятельствах на протяжении некоторого времени. Для обеспечения надежности эксперимента необходимо, чтобы все переменные, кроме одной, изучаемой, сохраняли постоянные значения, т. е. ученый допускает вариации значений только для тех переменных, влияние которых должно быть измерено.
В антропологическом исследовании невозможно сделать отдельные переменные постоянными. Если бы кто-то поместил группу туземцев в искусственные, контролируемые условия, то получившееся взаимодействие потеряло бы изрядную часть того контекста, который обеспечивает его аутентичность, и результат такого эксперимента был бы бесполезным. Потому наиболее приближенным к методологическому идеалу эксперимента средством для антрополога оказывается сравнение. Так, можно сопоставить два или несколько обществ, во многом схожих, но имеющих одно или несколько существенных различий. Благодаря этому мы получим возможность объяснить существующие различия. В известном с 1950-х годов сравнении некоторых центрально-африканских обществ, имевших много общего, Зигфрид Надель предположил, что существует связь между системой родства, моделью расселения и ролью колдовства [Nadel, 1951]. В случаях, когда система родства была патрилинейной, а модель расселения – вирилокальной (т. е. жена переезжала жить к мужу), обвинения в колдовстве были более распространенными и направленными на женщин, которые пришли из других деревень, чем в обществах, где модель расселения основывалась на иных принципах.
Термин «холизм» может ассоциироваться с мистицизмом и аморфной религиозностью. Многие религии, особенно современные синкретические, вроде нью-эйджа, предлагают холистическое понимание мира, холистическое лечение и т. п. В антропологии этот термин используется иначе и обозначает способ описания того, как отдельные явления связаны с другими явлениями и институтами в единое целое. В классической функционалистской антропологии (как у Малиновского) считается, что общества хорошо интегрированы, как пазлы, где все кусочки соответствуют друг другу и ни один не завалился за диван, а культура – содержащая смыслы символическая суперструктура – идеально соответствует социальной организации. От такого ультра-функционалистского взгляда уже давно отказались. Еще в 1954 г. Эдмунд Лич показал в своем исследовании религиозной и политической жизни у качинов Верхней Бирмы, что общества вовсе не пребывают в состоянии устойчивого равновесия [Leach, 1954]. Они неустойчивы, они меняются, и у них существует несколько конкурирующих версий мифов о своем происхождении, причем некоторые из них подстрекают местных жителей к бунту. Еще более радикальная критика идеи о том, что разные части, или институты, общества хорошо прилажены друг к другу, возникла в 1960-е годы, с появлением трансакционализма Фредрика Барта – модели анализа, которая в центр ставит действующего человека и не считает социальную интеграцию необходимым результатом взаимодействия [Barth, 1966].
