Эротомания представляет собой, по существу, освобождение человеческой страсти — даже сексуальной — от всего человеческого. «Другой человек», то есть женщина, для эротомана сводится к предмету, с помощью которого можно удовлетворить свою похоть. А это является основой и ряда других, более тяжких извращений, так как зверства садиста возможны именно потому, что для садиста другой человек — не более чем вещь, инструмент, точка прицела и почва для насилия.
Этот процесс потери интереса к объекту как человеческому существу диалектически связан с процессом исчезновения человеческих черт в самом субъекте. Происходит не только обеднение, но и непоправимая потеря всего человеческого в психике до такой степени, что индивид становится податлив влиянию психозов авантюризма, насилия, человеконенавистничества. И именно здесь внешне аполитичная обработка с помощью порнографии нередко сливается с проповедью грубой силы, потому что две эти стороны направлены к одной общей цели. Не случайно военная авантюра характеризуется казарменной пропагандой как что-то равнозначное сексуальному пиру. Статьи и репортажи, призванные вербовать легковерных молодых людей в качестве добровольцев, с упоением описывали бары и публичные дома Сайгона, развлечения американских солдат в борделях всех частей света — от Гамбурга до Токио. Эта пропаганда, конечно, нагло приукрашивает факты, но она не выдумывает их полностью. Сексуальные бесчинства и распутство американских солдат хорошо известны во всем западном мире. Другой вопрос, насколько это скотство может реально считаться наслаждением и очаровательной житейской перспективой.
Итак, ясно, почему в воинских казармах буржуазных стран с высочайшего благоволения постоянно распространяются порнографические фотографии и журналы, почему в армии показывают эротические спектакли для солдат с участием знаменитых секс-бомб, почему именно в порнографических журналах между сериями, бесстыдных фотографий неожиданно вклинивается какой-нибудь очерк о прелестях американской армии и о полной приключений жизни «наших славных ребят» в далеких гарнизонах ФРГ или Окинавы.
Наслаждение эротикой — это иллюзорное наслаждение, как и наслаждения, доставляемые алкоголем и наркотиками. Богач забавляется с голыми девицами в своем клубе или в кабаре, в то время как бедняк довольствуется их изображениями в журналах. За один доллар можно приобрести серию из 80 или 100 красавиц, но… на фотографиях. На экранах или на страницах иллюстрированных еженедельников разворачиваются любовные приключения, но не зритель является в них героем. Короче говоря, эротомания — не более чем своеобразное перевоплощение эвазионизма. И так же, как при эвазионизме, осуществленная мечта оказывается не реальностью, а бледной тенью реальности. Иллюзией, которая, рассеиваясь, заставляет бедного и одинокого человека почувствовать себя еще более бедным и более одиноким.
Чтобы быть точнее, нужно сказать, что, в сущности, во многих странах порнографическая продукция уже не в состоянии вызвать психологический шок даже у юношей по той простой причине, что она распространена повсюду, превратилась в привычную и даже вызывающую досаду часть повседневной обстановки. Но это привыкание к эротическому, превращение его в нечто банальное и шаблонное представляет собой, по существу, уничтожение интимного, опошление интригующего, лишение сознания того естественного трепета, который должен вызывать в нас противоположный пол.
Речь идет о развращающей обработке вкусов и эмоций, — об обработке, которая лишает человека неповторимо индивидуального, сводит самые сокровенные чувства и влечения к стандартным клише, к машинальным актам, являющимся отражением первообразов сексуальных идеалов фабричного производства. Это явление настолько отчетливо выражено, что даже некоторые буржуазные теоретики и художники вынуждены обратить на него внимание и отметить его возможные последствия. Журналист Клод Бонфуа, например, пишет: «Атакованный со всех сторон, сексуально бомбардируемый изображениями, ритмами, литературой, фотографиями, намеками или контактами, современный молодой человек уже не создает в мечтах свой тип женщины: он получает его готовым из рекламы, он подчиняется мечте, которая не является его мечтой». А режиссер Жан-Люк Годар сказал в связи со своим фильмом «Замужняя женщина» следующее: «Если я указал место, которое занимает печатная реклама в жизни этой женщины, то потому, что некоторые формы рекламы уже превратились в собственные мысли людей… Даже их сексуальная жизнь не является личной, она уже перекочевала в рекламы, развешанные по стенам. Их существование — лишь отражение того, что они видят, их свобода — в сущности, серийно сфабрикованная мысль».
Так эротизм постепенно перестает быть наслаждением. Он превращается в обычную и навязанную извне форму поведения. Он перерастает в механическое подражание и не вызывает ничего, кроме досады. «К несчастью, — пишет Виолетт Морен, — есть опасность превращения Эроса в технического бога, и разочарование, досада, которые овладевают любящими в романах Моравиа и Роб-Грийе, — один из признаков в этом отношении».
Но капиталист получает прибыль не только от идеологической и политической выгодности дрессировки. Он наживается и самым простым способом — залезая в карман эротомана. В статье газеты «Таймс» «Волна оголенности» приводятся конкретные цифровые данные доходов тех, кто фабрикует дешевые и «невероятно бездарные» фильмы «нудис». А американский двухнедельник «Мэнс», сам пропитанный порнографией, поместил очерк «Американская столица фильмов для мужчин», в котором мы читаем следующее:
«Торговля порнографическими фотографиями, фильмы «для мужчин» и другие порнографические материалы сегодня один из самых доходных из незаконных способов заработка в США. По официальным данным, ежегодно торговцы порнографией получают чистой прибыли свыше 500 миллиардов долларов. Считается, что около 65 % ее поступает в карманы порнографов Лос-Анджелеса. Около 25 000 американцев принимают участие в этом бизнесе: они производят товар, позируют, снимают, продают оптом и в розницу».
Если это лишь часть данных о прибылях в одной стране, можно себе представить, какова сумма доходов от всей порнографической продукции в мировом масштабе. Ведь производство эротики сегодня на Западе — одна из важнейших отраслей капиталистической индустрии, пожинающей плоды за счет интересов нормального человека, спекулирующей на естественных человеческих влечениях и бессовестно переделывающей эти влечения в эротоманию. «Эротическое возбуждение, — пишет профессор из Сорбонны Владимир Янкелевич, — в сущности, искусственное возбуждение, постоянно подогреваемое и искусственно поддерживаемое индустрией порока. Ведь эротизм — это такая же отрасль индустрии, как туризм, производство граммофонных пластинок или модной одежды. Он вовлекает в свою орбиту огромные капиталы, предполагает более или менее нелегальные связи с аферистами, затрагивает самые разнообразные интересы, перекачивает деньги из одних карманов в другие. Легко с марксистских позиций проанализировать эротизм в нашем меркантильном обществе». Эти слова знаменательны как вывод именно потому, что они принадлежат буржуазному философу. Действительно, лишь марксистский анализ, вскрывающий экономические закономерности, а отсюда и социально-политические тенденции, в состоянии выявить глубокую сущность процесса сексуализации в западном мире, — сущность, которая искусственно вуалируется и лицемерно прикрывается многочисленными теориями и всевозможной фразеологией, начиная с бонвиванского либерализма «Плейбоя» и кончая экстремистскими воплями о «сексуальной революции».
Поборники «сексуальной революции» ссылаются на происходящую якобы естественную эволюцию нравов, освобождение человека от многовековых запретов, от сковывающих и уродующих индивида аскетических норм христианской морали, мещанской морали и морали вообще. Но ведь проблема не исчерпывается тем, против чего ведется борьба, а включает в себя и такую «маленькую» подробность: во имя чего она ведется. И если задача состоит в том, чтобы разгромить церковно-христианский антигуманизм, дабы утвердить кредо столь же антигуманного сексуального разгула, мы не можем испытывать симпатии к подобного рода идее. Когда тягостные ограничения заменяются произволом, когда на место излишней стыдливости приходит наглое бесстыдство, когда тайна интимной жизни превращается в нахально разложенный и предлагаемый на каждом углу товар, когда естественная необходимость перерастает в разврат, в противоестественные бесчинства, уместно спросить: какова в конечном счете ценность такого освобождения и не является ли это освобождение освобождением человека от всего человеческого?
