пережил распад Османской империи и кризис наций; после войны оказался между противоборствующими сторонами в греко-турецком конфликте и кипрском кризисе. Порой взгляд из мира религии лучше улавливает глубокие течения истории. Полвека тому назад Патриарх Афинагор уже отмечал тенденцию современного мира: «С одной стороны (…), в истории, расширяющейся до всемирной, появляется планетарный человек; с другой, возможно, во избежание безличности индустриального общества, каждый народ цепляется за свою оригинальность».
Перед лицом западнизации мусульмане чувствуют потребность вернуться к своим исламским корням, чтобы вновь сказать, кто они. Большие религиозные общины должны определить свою идентичность среди процессов секуляризации и слишком новаторских, по сравнению с традиционными стандартами, моделей жизни. Африканские государства, потеряв поддержку конъюнктурной идеологии третьего мира, вынуждены утверждать себя перед лицом этнической и религиозной идентичности своих граждан, охладевших к национальному патриотизму. Меньшинствам, если они не хотят умереть в тисках между глобальным миром и государством большинства, приходится по-новому определять себя и, по возможности, искать транснациональные связи. Огромный Китай озабочен сохранением своей целостности и испытывает потребность в новом подходе к этническим и религиозным меньшинствам. После 11 сентября для изучения этой сложной проблематики в современном Китае Дзян Дземинь (Jiang Zemin) основал Исследовательский Институт этнических меньшинств при Государственном Совете (китайском правительстве).
Необходимо учитывать, что в идущем процессе реструктуризации кризис марксизма оставил после себя пустоту. «Секуляризация» вследствие кризиса великой «светской» религии марксизма еще мало изучена. Идеология марксизма связывала коммунистические страны, западные компартии, освободительные движения, критически настроенных западных интеллектуалов и многих других. Она предлагала «глобальное» видение мира и будущего; на ее языке воспитывались правящие классы и велось политическое обсуждение современности. Марксистская перспектива ушла в прошлое, но стоило бы лучше понять, что из методов марксистских движений вошло в другие политические культуры: понять марксизм после марксизма. Следы его остались в идеологических системах и способах ведения политики в самых различных контаминациях. Например, в исламской теологии освобождения Али Шариати (All Shariati) (объединившей иранский шиизм и учебу в Париже в шестидесятые годы), успешно утвержденной революцией имама Хомейни.
Ззаметим, что христианская теология освобождения сыграла, пожалуй, меньшую историческую роль по сравнению с исламской.
Фундаменталистские сдвиги
Фундаменталистские сдвиги существуют. Но это не единственная реакция на глобализацию. К тому же исламский фундаментализм не родился в девяностые годы, он уходит корнями в давний кризис ислама при сопоставлении с Европой. Свое первое политическое и организационное выражение он нашел в двадцатые годы в «Братьях-мусульманах». Фундаментализм бывает не только религиозный, но и этнический (хотя это и более ограниченное явление): вспомним о баскском терроризме, имеющем фундаменталистские особенности — культ расы и земли, а также культ смерти.
Глобализация — не только необходимость и веление времени, но и прекрасная возможность переосмыслить свою идентичность в более широкой перспективе, сказать, кто мы, соседям и всему миру. Как я уже говорил, это возможность не только жесткого противостояния, но и описания субъекта, который осваивается с новыми условиями жизни. Эту политическую и культурную возможность нашего времени стоит рассматривать не только как угрозу, но и как шанс. Дело в политической культуре и в собеседниках. В Европе национальные идентичности больше связаны с процессом объединения европейских стран. Европейские государства со своей политической культурой говорят о себе в большом мире глобализации; и в то же время замечают свое несоответствие огромным вызовам глобального мира, обширным рынкам, поиску мира, борьбе с терроризмом, конкуренции с Азией. Эти идентичности не только реорганизуются на уровне нации, но и соотносятся с рамками Союза.
Каждый европеец может видеть рядом с флагом своей страны (который в Италии, например, сейчас вывешивают чаще, чем пятнадцать лет назад) флаг Евросоюза. Он не только символизирует идентичность европейских государств, органически связанных в некую общность; но и показывает, что многие французы, немцы, бельгийцы, итальянцы, испанцы осознают себя европейцами. В регионах, где редко встречаются европейцы, граждане Евросоюза порой чувствуют свою принадлежность к чему-то общему. Посмотрим, каким будет в ближайшие годы политическое развитие Европейского Союза.
Никто не застрахован от риска конфликтов, противостояний, стремления отгородиться от других ради самоутверждения. Даже в испытанной европейской культуре, после «прививки» двумя мировыми войнами ХХ века, есть еще негативные националистические реакции на процесс объединения, возрождаются местнические страсти. Это долгий и деликатный переход, обусловленный экономическими процессами в глобализированном мире, а также культурными и идентитарными факторами, которые еще двадцать лет назад культура марксистского толка определила бы как надстроечные и второстепенные.
МакМир, с одной стороны, становится более однородным и одинаковым, чем вчера, с другой — и в этом парадокс нашего времени — различия углубляются. Мир стал более однородным и в то же время более разнообразным и дифференцированным. Конечно, говоря об идентичности, я имею в виду разнородные, хотя бы по размерам, явления: от исламского фундаментализма до возродившегося патриотизма в Хорватии и кризиса идентичности некоторых африканских стран, до новой американской гордости и нового открытия религиозной идентичности католиков, до русского национального чувства… Однако общий культурный климат приводит к новому основанию идентичностей и побуждает участвовать в этом процессе с новым энтузиазмом.
Идентичность — не судьба, а выражение выбора
Не стоит излишне детерминистически относиться к идентичности. Фаталистическое видение идентичности существует, но не соответствует действительности. Фатализм этот встречается в некоторых аспектах труда Самуэля Хантингтона (Samuel Hantington) (весьма ценного с других сторон). Ислам в своей глубокой религиозной идентичности не обречен на столкновение с Западом. Идентичность, или, если хотите, цивилизация — не судьба, но выражение выбора людей, их культуры, политической воли правящих групп, условий жизни, силовых отношений… Идентичность — не природа группы людей, не нечто врожденное, что проявляется почти механически. Это не непреложная судьба, как часто ее воспринимают и интерпретируют.
В нашем глобализированном мире культура, дискуссии, общественное самосознание имеют силу. И это дает надежду: можно обсуждать, думать, предлагать. Не все выравнивает и подавляет неумолимый «каток» глобализации. Есть сопротивление, идущее от культуры; есть творения, рожденные переосмысленной и вновь изобретенной идентичностью. Британский историк марксистского направления Эрик Хобсбаум (Eric Hobsbaum) показал, что иден- титарные традиции могли быть созданы и даже, как он говорит, изобретены. Изобретение традиции не означает — как, упрощая, можно было бы подумать — ее фальсификацию, это нечто большее. Агостино Джованьоли (Agostino Giovagnoli) писал в своем прекрасном эссе «Истории и глобализации»: «В эпоху глобализации стремление подчеркнуть ценность местных особенностей или этнической идентичности пытается заполнить собой пустоту, оставленную кризисом традиций, которые стараются оживить в фольклорном ключе и даже изобрести на месте». Мы живем в эпоху кризиса передачи традиций и исторической памяти, а также невероятной, часто
