чтобы убедиться в многовекторности, разнонаправленности и много-уровневости общения, создающего новую — виртуальную — форму существования и общества, и человека (Castells (ed.), 2004; Deuze, 2012).
Возможно, эти три обозначенных расширения общества под влиянием медиа не исчерпывают перечень значимых социальных и индивидуальных трансформаций, которые можно наблюдать сегодня в опосредованной медиа общественной сфере. Но все-таки мы можем фиксировать усиливающуюся медиацентричность общества и призвать к системному и междисциплинарному ее изучению.
В 2010 гг. приоритетный фокус медиаисследований начал сдвигаться с традиционных, массовых СМИ и журналистики в сторону изучения именно новой, фрагментированной и индивидуализированной цифровой медиасреды, социальных сетей, то есть того сегмента, который получил название «новые медиа». Став в последнее десятилетие распространенным в гуманитарных науках «объектом исследования», новые медиа все еще не сформировали консолидированные подходы ученых к своему базовому теоретическому и концептуальному аппарату, видению соответствующих методологических инструментов и пониманию источника соответствующих эмпирических данных, несмотря на то что изучаемые проблемы во многих исследованиях повторяются. Изданные в последние годы учебники и монографии зарубежных медиаисследователей выдвигают в центр внимания именно цифровую природу новых медиа — в нескольких концептуальных работах уделяется внимание прежде всего отношению цифровых медиа и общества, цифрового общества и медиа.
А. Атик рассматривает появление цифровых медиа как результат объединения двух процессов — становления информационного общества и развития электронной революции (Athique, 2013). С. Линдгрен, напротив, считает цифровое общество производным от цифровых медиа, которые, благодаря технологическому прорыву, стали цифровыми инструментами для социального действия (Lindgren, 2017: 4–5). Однако оба автора, рассматривая процессы, происходящие на разных уровнях социума, все-таки акцентируют внимание на цифровых — микро-, мезо-, макро- медиа и обществе как основе для конструирования своих теоретических подходов.
В российской академической литературе в последние годы прежде всего обсуждались вопросы более прагматического свойства: изучалась журналистика как профессия или работа редакции в условиях цифровизации (Смирнова, 2013; Колесниченко, Смирнова, Свитич и др., 2019; Вырковский, Галкина, Вартанов, Образцова и др., 2018; Колесниченко, 2019; Черненко, Светлова, 2018), проводился анализ медиаиндустрии при переходе к цифровой экономике (Индустрия российских медиа, 2017). Исследовались такие процессы, как конвергенция в редакциях, а также взаимодействие между телекоммуникационными, компьютерными и медиаиндустриальными секторами, создание цифровых повесток дня в цифровых медиа под влиянием цифровых технологий, цифрового творчества, меняющего представления об авторстве и соотнесении журналистских и пиар-текстов, возникновение активной аудитории и ее влияние на медийные процессы, (Интернет-СМИ, 2010; Вырковский, 2016; Мультимедийная журналистика, 2017; Как новые медиа изменили журналистику, 2016). Следует отметить также недавнюю работу О. Самарцева (2017), который, отталкиваясь от цифровых трансформаций журналистики, предложил философски встроить ее в контекст глобальных процессов в области массовых коммуникаций.
Для хотя бы общей оценки представленности основных терминов поля цифровых медиа обратимся к крупнейшей российской онлайн-базе научных публикаций eLibrary, содержащей значительный объем монографий, научных статей и диссертационных работ по гуманитарным наукам.
В качестве основных маркеров используем те самые ключевые слова, которые уже нашли применение как в отечественных политических и экономических документах стратегического характера, так и в индустриальном экспертном анализе медиа в России и за рубежом. Это — новые медиа, цифровые медиа, цифровизация, дигитализация (калька англоязычного понятия «цифровизация»), Интернет, онлайн.
Среди всех научных публикаций — статей и монографий, собранных в eLibrary (общее число 30 673 958 на 1 мая 2018 г.), основную часть (28 575 623) составляют материалы по интегрированной теме массовой коммуникации, СМИ и журналистики. В период с 2012 по 2016 г. по данной предметной области было опубликовано 71 004 исследования: в 2012 г. — 9 771, в 2013 — 11 902, в 2014 — 17 661, в 2015 -16 858, в 2016 — 14 812. Понимая определенную ограниченность выборки, методологии и не претендуя на завершенность исследования, рассмотрим тем не менее полученные данные, которые, на наш взгляд, демонстрируют очевидные тенденции (см. рис. 2–6).
Источник: РИНЦ, 2018
Рисунок 2. Термин «цифровизация» в заголовках и аннотациях статей, 2012–2016 гг.
Источник: РИНЦ, 2018
Рисунок 3. Термин «дигитализация» в заголовках и аннотациях статей, 2012–2016 гг.
Источник: РИНЦ, 2018
Рисунок 4. Термин «новые медиа» в заголовках и аннотациях статей, 2012–2016 гг.
Источник: РИНЦ, 2018
Рисунок 5. Термин «Интернет» в заголовках и аннотациях статей, 2012–2016 гг.
Источник: РИНЦ, 2018
Рисунок 6. Термин «онлайн» в заголовках и аннотациях статей, 2012–2016 гг.
Исходя из вышесказанного можно отметить определенное отставание исследовательского внимания, своего рода тематическое запаздывание российских медиаисследователей по отношению к актуальным индустриальным и технологическим процессам, активно развивающимся в отрасли и на рынке труда (Индустрия российских медиа, 2017). Большинство отечественных академических работ, изучающих массовую коммуникацию и журналистику, все еще нацелено на исследование творческих и организационных процессов создания медиатекстов в цифровой среде, что оставляет в стороне как процессы ее развития и трансформации в целом, так и ее природы и особенностей функционирования по сравнению с традиционными СМИ (От теории журналистики к теории медиа, 2019: 98-109). При этом российские ученые уже начинают ставить вопросы о расширении методологии и парадигмальных подходов в связи с тем, что изучение онлайн-/цифровых медиа требует интеграции с компьютерными науками, изучением истории и природы технологий, поведенческой экономикой (Бодрунова, 2018).
Говоря о классификации теоретических подходов к медиа, на наш взгляд, полезно прибегнуть к понятию парадигмы, которая трактуется, согласно классической формулировке Т. Куна, как «признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решений» (Кун, 2015: 11–12).
Однако, несмотря на достаточно понятное определение термина «парадигма», для многих научных дисциплин выявление его смысла, природы и отличительных характеристик оказывается непростой задачей. Применительно к сфере социальных наук, к которой за рубежом традиционно относят медиаисследования, эта задача оказывается весьма непростой в силу большого разнообразия методологических и объектно-субъектных подходов к данной области. У. Поттер, Р. Купер и М. Дюпань в анализе научных статей в восьми наиболее тиражных англоязычных журналах по коммуникации за период с 1965 по 1989 г. попытались определить основные парадигмы медиаисследований, если они там упоминались или присутствовали в каком-то виде (Potter, Cooper, Dupagne, 1993: 321–327). Изучая предположения медиаисследователей о наличии парадигм в данной академической области, авторы подчеркивали, что в зарубежной англоязычной академической среде отсутствует единодушие: так, Лоуэри и ДеФлер (Lowery, DeFleur, 1988), а также Холл (Hall, 1982) выступали сторонниками существования трех последовательных парадигм; Крэйг (Craig, 1989) считал, что парадигм три, однако они сосуществуют; Гидденс (Giddens, 1989) выделял только одну; а Криппендорф (Krippendorf, 1989) и Розенгрен (Rosengren,
