всех сторон бурными порывами, как толпа поднимает на руки своего тирана или своего освободителя. И его голос парил над треском сталкивающихся мачт и рей и над хлопьями летучей пены, которую цепи ветра-молотильщика крошили на току этого трагического залива.
– Смотрите на мою закалённую душу, мои гибкие и вибрирующие нервы, покорные неумолимой и ясной воле!.. Мой металлизированный мозг всюду видит резкие углы и суровые симметричные системы. Вот передо мной грядущие дни, определённые, прямые и параллельные, как военные дороги, верно проложенные армиями моих желаний!.. Что до отдалённого прошлого моей юности, то оно уничтожено! уничтожено!.. Бывали и у меня вечера любви, когда я охотно закрывал себе глаза свежими руками девственницы… И прятал голову между благовонными грудями, чтобы не видеть многообразных упрёков, поднимавшихся как тучи на горизонте. Да, любовь, женщина… Это может на мгновение скрыть небо и наполнить колодезь пространства… Но я вычеркнул их из моей памяти. А между тем на моей родине есть тенистые уголки, где свет в сумерки был ласков и задушевен… Звёзды казались такими родными, что хотелось протянуть им пригоршню проса, как серебристым воробьям… А ночь угождала моей низости. В объятиях женщины я чувствовал, как воспоминание о слабостях дня всползало по моим ногам, проникало в моё сердце, ощупью пробираясь по моим развинченным и лихорадочным нервам, тогда как моё воображение предавалось очаровательным и золотистым призракам при быстром полёте ощущений… Все это отрава жизни!.. Тогда я мечтал и страдал от всего: от того, что жил и желал, мечтал и прислушивался к моему страданию в тени!.. Поэзия! поэзия! О, возвышенное гниение души… И вот, наконец, я таков, каким хотел быть: обречённый самоубийству и готовый породить бога, которого каждый носит в своих внутренностях! Моя смерть необходима для жизни! Тем лучше!.. Упоение разбить себя как скорлупу яйца, из которого вылупится идеальный цыплёнок!.. Весы жизни и смерти, живее взвесьте мои дни! Я держу свою судьбу в руке, как чёлку верного коня, готовый нестись туда, куда улетает орёл моего желания.
Море скандировало голос Мафарки грохотом бурунов о прибрежные камни. В такт каждой из этих фраз, подхватываемых ветром, прибой точно метал тысячи трупов в пасть утёсов.
Барки бешено качались, встряхивая копошащиеся тени матросов, облепивших мачты, точно овода ноги опрокинувшейся лошади.
Мафарка кричал им:
– Прощаюсь с вами и благословляю вас!.. Примите поцелуй вашего учителя и вашего царя!.. Ступайте, я приказываю вам! Берегитесь! Берегитесь! Внимание! Поворачивайте же! Внимание, Абдалла! Пусть каждая барка скользит поодиночке в проливе, отдавая фок, чтобы воспользоваться течением!.. Подберите вёсла!.. Вы изломаете их! Не отдавайте высоких парусов, иначе шквал, который поднялся выше утёсов, завертит вас в водовороте!.. Ступайте! Вперёд! Один за другим, скользя по зыби!.. Поддерживайте равновесие, люди на борту: двое на носу и двое на корме!.. Так! так!.. Браво, Абдалла!.. Так! И пусть те из вас, которые останутся в живых, возвестят городу Тель-Эль-Кебиру, что Мафарка скоро отдаст свою душу в уста своего сына Газурма, непобедимого, властелина пространства, гиганта с огромными оранжевыми крыльями!
Пока он говорил эти слова, ревущее стадо морских буйволов ринулось на утёсы, в ужасающей толчее дымящихся крупов и рогов, опрокидывая барки, толкавшиеся в заливе. Только две ускользнули на всех парусах по каналу, точно воры.
– Прощайте, прощайте, братья! Смерть держит вас в своих синеватых губах и высасывает вашу кровь, и её ласки пятнают вам тело, и её поцелуи сладострастно обдирают вас… Наслаждайся, наслаждайся, о, Абдалла! Наслаждайся, друг мой, среди хрипения беспомощных и изломанных вёсел, столкновения мачт и раздирающего хохота истерических парусов, которые сгорают желанием обнажиться… обнажиться и облиться любовным потом в режущих объятиях Смерти.
Мафарка кидался вправо, влево на гребне скал, возбуждая к сладострастию смерти все эти тела, истоптанные, исковерканные, раздавленные в кашу на скалах, все эти жизни, корчившиеся от наслаждения на метавшемся теле чёрной богини.
– Умирай! – кричал он. – Умирай от наслаждения, плоть человеческая!.. Умирай от сладострастия!..
Голос Мафарки стал хриплым и прерывистым, как голос любовника, который силою ласк доводит тело свой обожаемой любовницы до ужасного спазма, говоря ей: наслаждайся! наслаждайся, моя возлюбленная! Наслаждайся всюду! В своей груди и в своих розовых устах!.. Ты страдаешь от наслаждения, не правда ли?.. О! страдай ещё!..
В море две уцелевшие барки плыли одна за другой, чёрные, танцующие и величественные в вихре валов, а их пенистый след смеялся на чёрном дереве волн, как рот негра.
Ф.Т. Маринетти
<1910>
5. Речь к жителям Триеста
Я буду говорить вам сегодня не об идеальной сущности футуризма, а о его практической и непосредственной утилитарной точке зрения.
Мы ставим своей целью энергическую борьбу и разрушение культа прошлого. Думали ли вы когда-нибудь о неисчислимой армии умерших гениев, отныне бесспорных, которая облекает со всех сторон и давит небольшой батальон гениев живущих? Думают только о мёртвых гениях, работают только на них, тратятся только на них! Им всё предложено, всё легко. Пути расчищены, двери открыты. Они с торжеством являются всюду, проходят по нашим городам, входят в наши дома, заражают нашу весеннюю атмосферу могильным запахом.
Да, могилы в ходу. Зловещее выступление кладбищ. Мёртвые овладевают живыми. Что сказать о кладбищах? Следовало бы называть Италию не землёй покойников, а банком покойников. О! не смейтесь: я говорю только грозные истины. Да, только покойникам хорошо платят. Что касается живых, то им достаются презрение, оскорбления, клевета!
Молодые! Вот за кого мы ратуем, потому что они самые живые из живых. Молодые, – им дарят голод!
Надо сказать, что деньги, которые тратятся в Италии, скапливаются не в глубоких карманах покойников, а… в крепко сшитых карманах их могильщиков! – Я имею в виду пассеистских издателей, профессоров, эрудистов и бессильных критиков, с их подлым меркантилизмом и завистливым злословием, с которым мы боремся.
При владычестве этих эксплуататоров прошлого каждый день убивают какого-нибудь гениального поэта, швыряя ему в голову мумию великого поэта, умершего пять веков назад.
Издатели бросают в корзину рукопись изголодавшегося гения и расточают деньги на роскошные издания шедевров, всем известных и переизвестных и сто тысяч раз переиздававшихся. Американские миллиардеры, подстрекаемые этими могильщиками-рекламистами, приезжают в Италию и платят бешеные деньги за произведения, единственную ценность которых составляет знаменитая грязь веков.
Публике навязывают анемичную, холодную и усыпительную музыку наших дедов, меж тем как молодые музыканты тщетно дожидаются в тоске изнурительной нищеты великого дня, когда пожелают заметить, что живущий может обладать музыкальным дарованием.
Когда мы не находим перед собою чудовищной армии умерших гениев, нам приходится бороться с менее могущественной, но столь же многочисленной
