Ознакомительная версия.
Через несколько лет после смерти Хорсли его начали забывать. Ничего драматического, даже трагического в этом нет. Просто существует такая профессия — герой богемы, бескомпромиссный денди, полусумасшедший эстет. В этой профессии есть свои правила, наиболее распространенные ошибки, наконец, своя рутина, вроде цветастых жилеток и необходимости ежеминутно изрекать будоражащие филистера максимы. Жизнь истинного денди тяжела, она требует самоотречения и строгой самодисциплины. Эти люди подвержены профессиональным болезням, которые сводят их в могилу задолго до возраста, установленного в социологических выкладках о средней продолжительности жизни. Забвение — точно так же, как и неожиданная посмертная слава — входит в правила этой игры, и Себастьян Хорсли прекрасно сознавал сей факт.
Оскар Уайльд, будучи спрошен таможенным чиновником при въезде в США, есть ли при нем какой-нибудь товар, подлежащий декларации, ответил: «Ничего. Только гений». Себастьян Хорсли рассказывал, как — на свой лад — он приготовился к несостоявшейся встрече с Америкой — стер лак с ногтей. Времена, увы, переменились: Уайльда пустили, Хорсли — нет.
Викторианские дочери — агенты модерна
В 1882 году парламент Великобритании принял закон о собственности замужних женщин, так называемый Married Women’s Property Act. Это стало одним из самых важных событий в истории викторианского общества — согласно парламентскому акту, жена окончательно объявлялась самостоятельным субъектом имущественных прав, а не «женщиной, находившейся под покровительством мужа, или барона, или лорда», как до этого гласило Common Law. Супруга могла теперь беспрепятственно распоряжаться своей собственностью, иметь ее отдельно от мужа, получать и оставлять сепаратное наследство. За двенадцать лет до этого, в 1870-м, парламент принял закон с таким же названием, где утверждалось право женщин получать и владеть наследством отдельно, находясь в состоянии замужества. Более того, закон утверждал их право распоряжаться заработанными собственноручно средствами (или доходом от своих вложений и так далее), а не передавать их в собственность супруга. На самом деле именно это положение, в более общем виде, и было положено в основу закона 1882 года. Акт 1870-го вызвал довольно сильную критику как непоследовательный, полный противоречий, дающий возможность мужу все-таки наложить лапу на все имущество жены. Тем не менее можно с уверенностью утверждать, что в последней трети XIX века был нанесен удар по, кажется, самой вопиющей гендерной несправедливости Нового времени — в том, что касается собственности, этого столпа буржуазного порядка. Впрочем, британцы давно уже выработали способы обходить несправедливые установления архаичного Common Law; к примеру, отец семейства мог специально оговаривать долю наследства, которое отойдет незамужним пока дочерям в случае его смерти. Получалось, что даже если жена, потеряв одного супруга, решит связать свою жизнь с другим мужчиной, то последний не получит в полное распоряжение всех средств, оставленных покойным своим детям. Он может только распоряжаться доходами с них (если эти средства вложены в ценные бумаги или просто положены в банк) до замужества падчериц (или до их 21-летия), что логично и даже отчасти честно — отчим ведь должен обеспечить пропитание и качество жизни девушек, а это немало стоит! Тут возникал вопрос о том, куда денутся средства и имущество покойного отца, когда его дочь наконец-то выйдет замуж и обретет свой собственный дом, — и вот здесь уже должны были помочь парламентские акты 1870 и 1882 годов. Пока же, если наследницы оставались не замужем, отмечает Эми Луиз Эриксон в книге «Женщины и собственность в Англии раннего модерна», они имели статус «одиноких женщин» (femmes seules), получали полный контроль над своей собственностью и распоряжались ею самостоятельно — либо с помощью опекуна, если такой назначен[5]. Естественно, выделяя специальную «дочернюю» долю наследства, родители (прежде всего отцы) назначали опекунов заранее: мало ли на что эти несмышленые девушки спустят с таким трудом заработанные (или накопленные) денежки…
Через шесть лет после принятия Married Women’s Property Act 1882 года в английском графстве Саррей произошла странная история. Владелец поместья Сток-Морен, удалившийся от дел доктор Гримсби Ройлотт, был найден мертвым в собственной комнате. Расследование назвало в качестве причины смерти укус ядовитой индийской змеи, которую Ройлотт держал в сейфе. Наличие смертоносного существа в обычном английском доме в данном случае мало кого удивило: Ройлотт долгие годы провел в Калькутте, откуда вывез множество странных предметов и даже животных. По его поместью безо всякого присмотра бродили гиена и павиан. Жившая в том же доме падчерица доктора Ройлотта Элен Стоунер также не была чужда колониальной экзотике — дочь генерал-майора британской бенгальской артиллерии, она наверняка провела детство в Индии. Дело о смерти Ройлотта закрыли, а вскоре Элен Стоунер вышла замуж за Перси Эрмитеджа из Крэнуотера. Впрочем, молодая женщина была так потрясена произошедшей трагедией — а за два года до этого странной смертью умерла ее сестра-близнец Джулия, — что скончалась, пережив отчима всего на несколько лет. Один из тех, кто был вовлечен в дела семейства Ройлотт-Стоунер, коллега Гримсби Ройлотта по врачебной профессии мистер Ватсон позже описал это дело, а в феврале 1892 года отставной шотландский врач Артур Конан Дойль опубликовал историю под своим именем в Strand Magazine. Рассказ назывался «The Adventure of the Speckled Band» (в русском переводе «Пестрая лента»).
За год до этой публикации там же был напечатан другой рассказ Конан Дойля «А Case of Identity» (русский перевод «Установление личности»). Так как этот текст менее известен, нежели «Пестрая лента», позволю себе более подробное изложение. Дело происходит в октябре 1890 года, то есть через два года после истории про Ройлотта и его падчериц (но — еще раз — этот рассказ написан раньше!). К Холмсу приходит довольно комичная особа, мисс Мэри Сазерлэнд, нелепо одетая, близорукая, несчастная. Несмотря на доход в сто фунтов в год (по тем временам неплохая сумма), она вынуждена работать машинисткой — доходы от полученного от дяди Нэда из Окленда наследства, вложенного в новозеландские ценные бумаги, Мэри отдает семье — матери и отчиму (который на пятнадцать лет моложе супруги) мистеру Уиндибеку. Девушке уже давно хочется на волю (что тогда означало, увы, замуж), однако родители, особенно отчим, всячески препятствуют социализации Мэри. Здесь мы не в мире провинциальных сквайров, как в «Пестрой ленте», мы в Лондоне, в самом сердце среднего класса — отец Мэри, покойный мистер Сазерлэнд, владел паяльной мастерской на Тоттенхэм-Корт-роуд. После него, кстати, осталась неплохая сумма, вырученная от продажи предприятия, но уж эти-то средства бедной девушке явно не полагались; судя по всему, отец умер внезапно, не оставив толкового завещания. Сам же мистер Уиндибек, который лишь немного старше своей падчерицы, служит коммивояжером в винной торговле и часто ездит во Францию. И вот во время одной из таких отлучек Мэри, рискнув разгневать отчима, отправилась на (о боже!) «бал газопроводчиков». Там она познакомилась с неким мистером Госмером Эйнджелом, кассиром, странным существом с сиплым голосом и в черных очках. Вернувшись из поездки и узнав об отчаянной смелости падчерицы, Уиндибек, как ни странно, не рассердился, даже напротив, махнул рукой на все попытки оградить ее от внимания (к) противоположного (-му) пола (-у). Невинные свидания, прогулки продолжались, однако осторожный Госмер Эйнджел предпочитал встречаться, лишь когда отчим в отъезде. И письма свои он не подписывал, опасаясь родительского гнева. Обратный адрес — всегда до востребования. Наконец влюбленные решили пожениться. Поставив в известность мать Мэри, они подготовили все для молниеносной матримониальной операции в отсутствие мистера Уиндибека (впрочем, ему было-таки послано письмо в Бордо, где виноторговец, наверное, скупал кларет для лондонских джентльменов) — два экипажа, церковь у вокзала Кингз-Кросс, потом предполагался легкий ланч в привокзальном отеле Сент-Панкрас. К церкви мать с дочерью прикатили на двуколке первыми, а жених — чуть позже в кэбе. И тут случилась неприятность: жениха в кэбе не оказалось. Он испарился за несколько минут проезда к церкви. Все поиски оказались безуспешными, то, где Госмер Эйнджел жил, работал, кто он таков, — выяснить бедной невесте не удалось; самое странное: ни мать, ни отчим не предприняли никаких шагов, никаких. Отчаявшись, Мэри прибежала к Холмсу. Тот мгновенно раскрыл дело, которое вдруг потеряло свой комический характер, превратившись в зловещую историю человеческой низости и мелкого цинизма. Конечно — как и в случае с бедными сестрами Стоунер в «Пестрой ленте» — отчим отчаянно не хотел потерять доход, который ему приносила незамужняя падчерица. Ее замужество означало финансовый удар, почти катастрофу, оттого, вступив в сговор с женой (то есть с матерью несчастной Мэри; видимо, та тоже не хотела обеднеть из-за марьяжных прихотей дочери), он стал изображать загадочного Госмера Эйнджела (обратим внимание на фамилию, Angel, Ангел), ухаживать за собственной падчерицей, обольщать (что было несложно, учитывая неискушенность девушки и искушенность мерзавца, который уже окрутил небедную вдову на пятнадцать лет его старше), наконец довел ее до венца, улизнув самым оскорбительным образом в последнюю минуту. Трюк очень простой — Мэри поклялась быть верной жениху, жениха больше нет, значит, деньги ее останутся у мамаши с отчимом. В конце рассказа Уиндибек даже посещает Холмса и, будучи последовательно разоблачен и морально уничтожен, начинает вести себя невыносимо нагло. Да, — говорит он, — это так, но мне ничего не будет, закона я не нарушал. Холмс потянулся было к хлысту, намереваясь проучить подонка, однако тот мгновенно ретировался, на чем история заканчивается. Ничего сообщать мисс Мэри Сазерлэнд Шерлок Холмс не будет, ибо ни к чему. Пусть позабудет Ангела и спокойно живет себе дальше.
Ознакомительная версия.
