Принимая все это во внимание, мне представляется совершенно логичным и мужественным шаг Медведева, о котором он заявляет в своем «Коммюнике» 2003 года, открывающем теперь составленные не им «Тексты…»: «В такой ситуации мне кажется невозможным как-либо участвовать в литературной жизни, публиковаться даже в симпатичных мне изданиях, использовать расположение ко мне тех или иных людей и институций… Я отказываюсь от участия в литературных проектах, организуемых и финансируемых как государством, так и культурными инстанциями. Только книги или другие носители, выпущенные своим трудом и за свои деньги, публикации на собственном сайте в Интернете.
Я отказываюсь от каких-либо публичных чтений.
Это не героическая поза, не пиар-акция и не желание наладить собственный издательский бизнес. Это некоторое необходимое мне ограничение».
Разумеется, спекуляций не избежать. Кто-то, прежде всего те, кто издавал Медведева и споспешествовал его известности, был задет, и больно. Кто-то, применив фрейдистскую логику, заявил, что отрицания «не» следует читать как раз наоборот: героическая поза, пиар-акция. Найдутся и те, кто не преминет уличить автора в непоследовательности, бестактности и других грехах. Их можно понять. Как можно понять тех, кто рассказывал анекдоты про десятины Толстого и оплакивал или освистывал Блока «Двенадцати» и «Интеллигенции и революции». Нам, сегодняшним, тем более трудно поверить в искренность публичной фигуры (а Медведев, благодаря своим выступлениям и первым двум книжкам, стал таковой); мы циничны и любопытны, за любым публичным жестом нам мерещится скрытая личная выгода. Между тем, что может быть яснее и проще слов Блока о писателях из его скандального обращения 1918 года: «Я думаю, что не только право, но и обязанность их состоит в том, чтобы быть нетактичными, „бестактными“: слушать ту великую музыку будущего, звуками которой наполнен воздух, и не выискивать отдельных визгливых и фальшивых нот в величавом реве и звоне мирового оркестра» («Интеллигенция и революция»).
Парадоксальным образом, но этот парадокс только кажущийся, вместе с «анахронизмом» советского подполья 1960—1970-х в текстах Медведева ожили все списанные со счетов, сданные было в архив комплексы и фрустрации русской интеллигенции, обусловленные ее промежуточным положением, статусом «прослойки», которая к тому же не едина, а расслаивается внутри себя. И это тоже симптом. Того, что, совершив мертвую петлю, страна в очередной раз, под сурдинку модернизации, на другом уровне оказывается отброшенной в прошлое со всеми его антагонизмами. Шаг вперед, два шага назад. Вновь разночинцы втискиваются в рассохлые сапоги. Вновь Герцен и Огарев приносят клятву на Воробьевых горах.
Крот истории делает свое дело, роет ходы. После лавины «бархатных» революций и распада СССР казалось, что с «идеологиями» покончено. Под «идеологиями» же понимались «коммунизм» и «фашизм»; тот и другой сливались в покрывающем их «тоталитаризме». Оба хуже. Чем один отличается от другого, разбираться некогда, да и как-то аморально. Я сознательно упрощаю, потому что эта логика Сциллы и Харибды, логика морального шантажа, затягивающая в верблюжье ушко западного потребительского рая, работает, худо-бедно, и по сей день, а тогда, на рубеже 1990-х, сработала стопроцентно, не оставив иного выбора, кроме «общечеловеческих ценностей». Которые, но это уже другая история, оказались отнюдь не «выше классовых».
* * *
Я старался говорить объективно, как лицо незаинтересованное. Теперь скажу по-другому. Поэты — существа тщеславные и тщедушные. Ради красного словца и т. д. За это их надо спускать с лестницы и бить палкой по голове, как предлагал Мандельштам. Впрочем, он сам был трусоват, так прямо и писал: страх берет меня за руку и ведет. Со страху мы иногда делаем гениальные вещи, а иногда стыдные. Я живу в Петербурге, Медведев — в Москве. Это хорошо. Я не знаю московских раскладов, может, Медведев и впрямь плюет в чей-то колодец своими «коммюнике» и «комментариями». Наше ведь знакомство, как частных лиц, шапочное. Мы пересекались раз-другой, на чтениях. Я получил в подарок книжку его переводов Б. Потом в Петербурге был вечер памяти другого Б., на площади рядом с домом, где тот жил, откуда уезжал навсегда. Чтения устраивал Альфа-банк. Не знаю, как другие, а я выступал бесплатно, потому что люблю Б. Третий Б., сидевший на трубе, пустил слушок, что Альфа-банк заплатил поэтам за выступление, — вышло обличительно. Но это ложь, ложь во тщеславие («всех их прикармливает мировая закулиса, один я, блядь, тружусь в поте лица», ну-ну). Товарищ Медведев, не подражайте Бренеру (а такой искус есть), не пестуйте свою манию величия, это мелкобуржуазно и просто мелко. Вы же грузчик и лесоруб, должны бы помнить, что в современной трагедии погибает хор, а не герой. (Это не корпоративная этика, это солидарность. Она ничего не возмещает, ничего не сублимирует, но она-то и есть начало письма.)
1 КМ. 2002. № 1. С. 18.
2 Флобер одним из первых, после Бодлера, столкнулся с бессилием литературы перед лицом товарного характера общественных отношений. См. знаменитое вступление к «Цветам зла», заканчивающееся обращением к читателю-лицемеру, и комментарий Беньямина: «Поразительно видеть лирика, обращенного к этой публике, самой неблагодарной. Объяснение, разумеется, напрашивается само собой. Бодлер хотел быть понятым: он посвящает книгу тем, кто на него похож» (Вальтер Беньямин. Шарль Бодлер. Поэт в эпоху зрелого капитализма // Вальтер Беньямин. Маски времени. СПб.: Симпозиум, 2004. С. 172). Пройдет немного времени, и Ван Гог, докладывая брату о своих делах, будет называть публику, приходящую на вернисажи, не иначе, как «холодная сволочь».
3 Ролан Барт. Литература и значение // Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1989. С. 296. К слову, в размышлениях Барта это сквозной мотив: «Знать, что для другого не пишут, знать, что написанное мною не заставит любимого полюбить меня, что письмо ничего не возмещает, ничего не сублимирует, что оно как раз там, где тебя нет , — это и есть начало письма» (Ролан Барт. Фрагменты речи влюбленного. М.: Ad Marginem, 1999. С. 259).
4 Цит. по: Литература факта. Первый сборник материалов работников ЛЕФа. М.: Захаров, 2000. С. 164.
5 Я имею в виду, главным образом, его поэму о первой Чеченской войне, построенную как прямое обращение к Глебу Павловскому, бывшему диссиденту, ставшему «реальным политиком».
6 Роман Якобсон. Язык и бессознательное. М.: Гнозис, 1996. С. 124.
На выход книги «Кирилл Медведев. Тексты, изданные без ведома автора». Заявление Кирилла Медведева
Издательство «НЛО» выпустило книгу «Кирилл Медведев. Тексты, изданные без ведома автора», реализовав возможность, заложенную в моем «Манифесте об авторском праве», — самовольная публикация без каких-либо договоров с автором.
Можно восхититься смелостью ультралиберального издательства «НЛО», которое решилось нарушить священное для либеральной идеологии право частной собственности, причем с определенным риском для себя (потому что «Манифест» можно считать, конечно, только этическим, а не юридическим документом).
Это происшествие можно толковать по-разному. Я имею сейчас два толкования, противоположные, но, видимо, в равной степени обоснованные:
1) наивно-позитивное, примерно такое: «сила искусства победила юридические конвенции».
2) трезвое и негативное; крупное этаблированное издательство отменило претензию поэта М. на особую маргинально-независимо-отверженную позицию, недвусмысленно указав ему на его место в культурном контексте и лишний раз продемонстрировав способность капиталистической системы включать в себя многие идеологически враждебные интенции.
Нелишне перечислить возможные мотивы, побудившие издательство (кстати, нужно помнить, что проект осуществлялся двумя-тремя людьми, судя по всему, в режиме строжайшей конспирации) на этот шаг:
а) симпатия лично к автору и двойственное желание — подыграть ему в его стратегии и одновременно проблематизировать ее;
б) симпатия к текстам и убежденность в том, что они должны быть опубликованы вне зависимости от убеждений автора;
в) желание использовать пафос текстов и/или их качество как, некоторым образом, орудие в идеологической борьбе (такое вполне возможно, учитывая довольно внятные идеологические позиции издательства «НЛО»);
г) желание повлиять на дальнейшее поведение автора (склонить его к «возвращению в литературную жизнь», помешать дальнейшей маргинализации и т. п.).
Скорее всего, имеет место сочетание всех этих факторов, хотя и неизвестно, в какой пропорции. Степень осознанности тех или иных мотивов также не до конца ясна. Впрочем, помня о количестве участников и о том, что ту или иную обобщенную силу обычно представляют конкретные люди, можно допустить, что субъективные мотивы вполне могли преобладать над стратегическими и другими. Как бы то ни было, есть повод задуматься о разных аспектах авторского права.
