11
Речь идет о действительном сходстве, а не о хвалах покорности. Человек абсурда противоположен человеку покорному.
Иногда количество дает качество. Согласно последним заключениям научной теории, всякая материя образована энергетическими центрами. Большее или меньшее их количество сказывается в ее более или менее отчетливой специфичности. Разница между миллиардом ионов и одним ионом не только количественная, но и качественная. Легко подобрать аналогии этому в человеческом опыте.
То же размышление приложимо и к совсем другому понятию — к идее небытия. Оно ничего не добавляет к действительности и ничего от нее не убавляет. В психологическом переживании небытия наше собственное небытие обретает свой истинный смысл лишь в зависимости от соображений о том, что случится в ближайшие две тысячи лет. Одна из граней небытия образована как раз совокупностью будущих жизней, среди которых нет нашей жизни.
Воля здесь лишь движущая сила: она тяготеет к тому, чтобы поддерживать ясное сознание. Она вносит в жизнь дисциплину, а это весьма ценно.
Что важно, так это последовательность. Тут за отправную точку было взято согласие с мироустройством. Однако восточная мысль учит, что те же логические выкладки могут исходить из выбора в пользу противостояния миру. Это ничуть не менее правомерно и задает настоящему эссе как возможные перспективы, так и пределы. Но когда отрицание мира проводится столь же строго, то зачастую (как в некоторых ведических учениях) получают похожие результаты в том, что касается, например, равнозначности произведений. В своей весьма значительной книге «Выбор» Жан Гренье[47] обосновывает таким путем настоящую «философию безразличия».
В полном смысле слова и со всеми подобающими недостатками. Здоровая жизненная позиция всегда имеет также и свои недостатки.
Тут я думаю об Альцесте у Мольера. Все там просто, очевидно, крупно. Альцест против Филинта, Селимена против Элианты, весь сюжет сводится к абсурдным последствиям характера, во всем идущего до конца, и даже самый стих, «плохой стих», с едва обозначенным размером, подобен монотонности характера.
Любопытно заметить, что самая интеллектуальная живопись, то есть живопись, старающаяся свести действительность к самым основным первоэлементам, в пределе своем есть просто наслаждение для глаз. От мира в ней сохранены одни краски.
Здесь стоит поразмыслить: ведь это объясняет и появление худших романов. Почти все люди считают себя способными мыслить и в известной мере действительно мыслят, хорошо или плохо. Напротив, очень немногие могут представить себя поэтами и мастерами слова. Но с того момента, как мысль сделалась важнее стиля, роман подвергся нашествию толпы.
Это не такое уж большое зло, как о том говорят. Лучшие вынуждены предъявлять к себе более строгие требования. Что же касается тех, кто этих требований не выдерживает, они и не заслуживают выживания.
Например, на произведениях Мальро. Но тогда пришлось бы затронуть еще и социальную проблему, которая и в самом деле не может быть обойдена абсурдной мыслью (хотя последняя может предложить ряд весьма различных ее решений). Однако следует себя ограничивать.
Ставрогин: «Вы стали верить в будущую вечную жизнь?» Кириллов: «Нет, не в будущую вечную, а в здешнюю вечную».
«Человек только и делал, что выдумывал Бога, чтобы не убить себя; в этом вся всемирная история до сих пор».
Борис де Шлоцер.
Любопытное и проницательное наблюдение Андре Жида(см.: А. Жид, «Достоевский» (1923), раздел «Лекции в театре Старой Голубятни»,IV.): почти все персонажи Достоевского полигамны.
«Моби Дик» Мелвилла, например.
Я хочу подчеркнуть, что можно с полным основанием толковать произведения Кафки как социальную критику (например, «Процесс»). Вероятно, и не следует выбирать непременно что-то одно. Оба толкования имеют право на существование. В системе абсурдных отношений, как мы видим, бунт против людей — это одновременно и бунт против Бога: все великие революции были метафизическими.
В «Замке», очевидно, «развлечения» — в паскалевском смысле слова (Блез Паскаль называл «развлечениями» все внешние занятия и впечатления, которые способны отвлечь человека от сознания своей смертности (см. его «Мысли», гл. V).) — воплощены в Помощниках, которые «отвлекают» К. от его заботы. И то, что Фрида становится в конце концов любовницей одного из Помощников, означает, что она предпочитает видимость истине и повседневность — разделенному беспокойству духа.
Это верно, разумеется, лишь для неоконченного варианта «Замка», который оставил нам Кафка. Но маловероятно, чтобы в последних главах писатель решился нарушить единство тона.
«Чистота сердца».
Единственный персонаж «Замка», кому в надежде отказано, — это Амалия. Против нее землемер ополчается наиболее резко.
Эти два аспекта мысли Кафки видны в сравнении: «Виновность человека всегда несомненна» («В исправительной колонии») и «Виновность землемера К. установить трудно» (Доклад Мома, фрагмент «Замка»).
Нами предложено, несомненно, одно из возможных толкований творчества Кафки. Однако ничто не мешает исследовать его, не вдаваясь ни в какие толкования, под углом зрения чисто эстетическим, Например, Б. Гретюизен(Бернар Гретюизен (1887–1946) — французский философ и критик; упоминаемое издание «Процесса» Кафки с его предисловием вышло в Париже в 1933 г.) в своем замечательном предисловии к «Процессу» поступает благоразумнее, чем мы, и ограничивается рассмотрением — как он блистательно выражается — мучительных фантазий бодрствующего сновидца. Судьба и, быть может, величие Кафки в том, что он располагает к любому толкованию и ни одно из них не подтверждает.
«Великое мужество! С мертвыми…» (исп.) — гравюра Ф. Гойи из цикла «Бедствия войны» (1810–1820), изображающая изуродованные тела казненных.
Впрочем, они в большинстве случаев и не защищают ее вовсе, если это связано хоть с каким-то риском.
«Молочная река неба несет в своем течении серебряные песчинки» («Становление»).
«Врожденная потребность человека понимать и объяснять, — говорит Баруа, — находит самое широкое и полное удовлетворение в современном развитии науки».
«Увы, я всегда видел Бога лишь через моего отца».
Можно говорить едва ли не о любви между г-жой де Фонтанен и Антуаном, хотя они не обменялись ни единым словом или жестом, в которых бы это выразилось прямо.
Восхищение тоже одна из тем Мартен дю Гара (вспомним прекрасные сцены встреч Антуана с его учителем Филипом). Это вполне понятно. Там, где нет восхищения, и сердце, и произведение немощны.
«Было бы, право, слишком легко быть гражданином, только когда войны нет».
Не смеяться, не плакать (лат.).
Альберто занимается любовью с моей сестрой (итал.).
Выставка Джотто (итал.).
Как на своем родном языке (итал.).
Но радость — странница на земле (итал.).
Жизнь то возвышает нас, то губит (итал.).
Я построю и разрушу (лат.).
Я построю, и он разрушит (лат.).
Новая жизнь (лат.).
Или Цезарь, или ничто (лат.).
Не только модно, но всегда к сроку (англ.).
О, горечь причиняемых тобою мук, о, наслаждение твоей любви (итал.).
Они могут меня мучить, но не заставят покориться (англ.).
