Но ведь отсутствие многих сотен копий есть явное доказательство, что данным произведением совсем не интересуются у себя на родине! Пусть нам ответят, что зато им интересовались там в «глубокой древности» и оно тогда, конечно, ходило в тысячах списков, которые потом истребили ненавистники всякой роскоши и учености мыши и моль, от трапезы которых остались только кучи пыли.
Но и это лишь отговорка, потому что во всех находимых таким образом «униках» обнаруживаются анахронизмы, показывающие, что рукописи обрабатывались незадолго до времени их нахождения.
Вот что говорится, например, в предисловии к русскому переводу «Рамаяны», сделанному Ю. А. Роменским:[100]
«Рамаяна», или «Песнь о Раме» – великая индийская эпопея. Ее содержание, по мнению историков, относится к XIII–XIV столетию до Р. Х., героическому периоду распространения арийских владений на южный полуостров Декан. Создание ее предание приписывает поэту Вальмики. В своем полном объеме «Рамаяна» состоит из семи книг и заключает в себе множество позднейших вставок и искажений первоначального текста. Георг Вебер по этому поводу говорит:
«Древнейшие части «Махабхараты» и «Рамаяны» принадлежат, хотя и не в нынешнем своем виде, очень древнему времени, но свою нынешнюю форму эти поэмы получили не ранее последних двух, трех столетий до нашей эры. В них собран весь материал индийского эпоса. Они обе основаны без сомнения (sic!) на древних песнях времен переселения и завоеваний, на преданиях о последних нашествиях и войнах арийских племен в святой области Сарасвати и Ямуни и о первом их расширении на юг. Но каждое новое поколение делало новые прибавки, перерабатывало полученные от предков поэтические рассказы дополнениями и изменениями в духе своего времени, своего культурного развития, своих религиозных понятий. Таким образом индийские эпопеи разрослись до громадных размеров. Вставками множества эпизодов и прибавок, деланными в течение веков, они превратились в огромные компиляции, лишенные художественного единства. Все переделано в древних частях их состава, и язык, и форма рассказа, и характерного, так что прежний смысл совершенно искажен переработкою в духе религиозных понятий позднейших времен… Распознать в этой переделке первоначальные контуры индийского эпоса очень трудно».
После такой отчаянной характеристики как будто не оставалось ничего другого делать, как признать весь этот «индийский эпос» лишенным всякого исторического значения. Нужно было бы даже признать его за современный, хотя и постепенно выработавшийся фольклор, но… в таком случае, что осталось бы от древней истории Индии? У историков возникла жгучая потребность предложить публике хоть что-нибудь и за «полторы тысячи лет» до высчитанного ими же Рождества Христова. Переводчик этого «эпоса» на русский язык Ю. А. Роменский сообщает:
«И вот, на долю европейских санскритологов и поэтов-переводчиков выпал поистине непреодолимый труд разработки санскритского текста с тем, чтобы «выделить из него позднейшие браманские вставки, исправить искажения и таким образом по возможности восстановить эпопею в ее первоначальном виде». И дело началось. В 1829 году профессор санскрита в Бонне Артур Шлегель издал обработанный им санскритский текст двух первых книг «Рамаяны» и это издание послужило Адольфу Гольцману оригиналом для его перевода «Рамаяны» на немецкий язык. Но в своем предисловии к 3-му изданию немецкого перевода «Рамаяны» и «Магабгараты», вышедшему в свет в 1854 году, он сам, между прочим говорит:
«Вся первая книга санскритского текста Шлегеля поддельная. Я даю только содержание второй книги, хотя явились и остальные пять книг этой поэмы в издании Горрезио, но Горрезио избрал такую редакцию текста, которая для меня не годится».
Итак, первая книга «Рамаяны» – апокриф новейшего времени… Но почему же не могут оказаться апокрифами и следующие книги, тоже никому не известные в Индии до их открытия европейцами в одном экземпляре? Но, впрочем, не в одном… потом нашлись и другие, пополненные списки, что было даже неизбежно при таком большом спросе на них после напечатания первого «открытия».
После шлегелевского издания «поддельной Рамаяны» эту поэму нужно было во что бы то ни стало найти еще раз в Индии, и она была, как и следовало ожидать, найдена в расширенных рукописях, сначала в Восточной Индии и издана в 1859 году в Калькутте, а потом и в Западной Индии и издана Горрезио в Бомбее и в Париже в 1870 году с итальянским переводом. Это и было то самое издание, которое так не понравилось Адольфу Гольцману, что он даже и рассматривать его не захотел. В 1860 году вышел французский перевод, в 1874 – английский в 5 томах. Наконец, и индусские интеллигенты ознакомились со своим национальным эпосом по изданиям европейцев.
Каковы же признаки ее глубоко древнего происхождения? Оказывается, никаких.
«Отличительной чертой «Рамаяны» (от действительных индийских работ) служит естественность положений и событий, — пишет Ю. А. Роменский в своем предисловии. – В ней нет тех преувеличений и того сплетения мифологических черт и образов, которые свойственны индийскому эпосу и которые для читателей, не знакомых с вероучением индусов, были бы непонятны. Рассказ «Рамаяны» прост, натурален, исполнен глубокого драматизма и понятен каждому от начала до конца. «Индийский эпос, – говорит Вебер, – не уступает греческому ни по высокой нравственности и глубине мыслей, ни по художественному совершенству и нежности чувства».
А русский переводчик, сам не понимая убийственного значения своих собственных слов, продолжает:
«Сопоставление индийской морали, существовавшей три тысячи (!!) лет тому назад, с современной европейской моралью, прошедшей через горнило христианства и через обширную лабораторию новейших гуманных и философских наук, может навести на многие назидательные размышления».
И это совершенная правда. Сопоставление индийской литературы и философии с европейской прямо наводит на вывод, что индийская литература и философия представляют собою только переделку европейских, и притом очень недавнего времени.
Современные литературоведы, сравнивая «Рамаяну» с другим знаменитым индийским произведением, «Махабхаратой», вставали в тупик. «Особенности содержания и стиля «Рамаяны», казалось бы, предполагают сравнительно позднюю дату ее возникновения», говорится во Всемирной истории литературы. Ученые видят также, что и язык, и композиция, и сам дух первого индийского эпоса, «Махабхараты», более архаичен. Однако в то время, как «Рамаяна» ни разу не упоминает о «Махабхарате», эта последняя, напротив, несколько раз цитирует «Рамаяну». Отсюда делается вывод:
«Первоначальные версии «Рамаяны» возникли, видимо, позже ранних редакций «Махабхараты» – предположительно в III–II вв. до н. э. (линии № 7–8), и поэтому в памятниках конца I тыс. до н. э. на нее… нет никаких ссылок. Но, с другой стороны, окончательная редакция «Рамаяны» сложилась на один-два века раньше окончательной редакции «Махабхараты», вероятнее всего в II в. н. э., и отсюда – знакомство последней с эпосом…»
Мы можем предположить, что «Махабхарата» приняла свой окончательный вид в XVII реальном веке (линия № 9), а первичные тексты «Рамаяны» появились в конце XV – начале XVI века (линии № 7–8). Интересно, что все подражания этому эпосу и его «продолжения» располагаются на линиях № 7–8. Так, Бхавабхута (VII век, линия № 7) пишет ее продолжение – «Дальнейшая жизнь Рамы», Тулсидас (1532–1624) написал поэму «Рамачаритаманаса» («Озеро деяний Рамы»)… И лишь затем тексты попали в руки Артуру Шлегелю.
* Века указаны не римскими, а арабскими цифрами для экономии места.
Почему же «Рамаяне» не подражали в III, IV, VIII и XIV веках? Ответ дает «индийская» синусоида: потому что эти века располагаются ниже линии № 7.
А теперь приведем отрывки содержания, показывающие метод изложения и фабулу.
В Айоции, в своем дворце,
На троне Дазарат[101] сидел.
В палату царскую вошли
Князья и сели по местам,
Согласно званью своему,
И, взоры обратя к царю,
Безмолвно ожидали. Их
Поклоном государь почтил
И низким голосом, как бой
Торжественный литавр, как гром,
Рокочущий из туч, сказал
Им мудрые слова:
«Князья!
Вам всем известно хорошо,
Как правили страной мои
Предместники и как о ней
Всегда отечески пеклись.
Я следовал по их пути;
Без отдыха, по мере сил,
О благе царства я радел,
Но ныне в тягостных трудах,
Под желтым зонтом[102] я ослаб
Душою, телом изнемог.
Мне в тягость почести и власть,
И не по силам долг царя:
Добро и правду охранять.
Мне нужен отдых, я стремлюсь
К покою. Пусть же за меня
Заботу примет старший сын
О благе подданных. Я вас
У трона своего собрал,
Чтоб ваше мнение узнать
И выслушать от вас совет.
Я Раме назначаю трон.
Он добродетелью своей
Глубоко радует меня.
Как Индра[103] духом он могуч,
В нем сочетался светлый ум
С телесной силой, красотой
И добронравием. Ему,
Как лучшему из всех мужей,
Который в силах может быть
Тремя мирами[104] управлять,
За благо почитаю я
Заботы и труды свои
С высоким саном передать.
Мы этим выбором дадим
Стране порядок и покой,
А я избавлюсь от трудов,
Тяжелых в возрасте моем.
Скажите, по душе ли вам
Царевич? Кажется ль он вам
Вождем достойным? Ждете ль вы
В грядущем блага от него?
Подобно мне, и вы теперь,
Обдумав, мнение свое
Должны открыто объявить.
И если не согласны вы
С моею волей, я готов
Желанья ваши примирить
Ко благу общему».
Так царь
Собранью с трона говорил.
Как туча дождевая в зной
Павлинов стаю веселит,
И криком радостным ее
Они встречают, так слова
Царя восхитили князей.
И стены царского дворца
От громких кликов потряслись:
«На царство Раму посвяти!
Пусть царствует над нами он!»
Вот таковы, если верить историкам, были цари в Индии, когда в Европе жили еще пещерные люди! За исключением «желтого зонта», который тут вставлен совершенно некстати (так как дело происходит не в Китае), все это описание слово за слово могло бы быть отнесено к событиям в любой стране в устах поэта хоть XVI, хоть XVIII века нашей эры в Европе. А впрочем, возьмите да и сравните с «Королем Лиром» Шекспира.
