Ознакомительная версия.
Hortus Botanicus, где, судя по названию, работали главным образом ботаники, постепенно терял монополию на торговлю луковицами — их вытесняли более оборотистые фермеры из Южного Гарлема. Некий купец по имени Свиртс, имевший, по-видимому, незаурядный нюх на новые изобретения, заказал в типографии первый в мире прайс-лист на тюльпаны. Не здесь ли и прячутся самые первые, робкие еще корешки многочисленных финансовых кризисов? Может быть, у него и тюльпанов-то не было, но напечатанное слово действовало тогда (а на многих действует и сейчас) магическим образом. Раз написано — значит, так и есть. Если с купцом еще можно поторговаться, то прайс-лист… о-о-о, прайс-лист!..
Но пока все еще ничего — пока купцы предпочитают продавать срезанные цветы, а луковицы придерживают для себя. Но в 1623 году две бойкие фирмы, почувствовав, что можно заработать еще больше, выбрасывают на рынок и луковицы, причем по довольно доступной цене.
Что тут началось! Оказалось, что спрос превышает предложение в десятки, а может быть, и тысячи раз. Началось повальное вложение денег в тюльпанный бизнес. Бережливые голландцы вытряхивали свои сбережения и начинали покупать и продавать луковицы. Цены росли как на дрожжах — в 1631 году за три луковицы довольно популярного сорта Semper Augustus было заплачено ни много ни мало тринадцать тысяч флоринов — на эти деньги можно было купить несколько домов. Чувствуя неладное, некоторые муниципалитеты решили принять контрмеры — чутье у них было не в пример лучше, чем у нынешних политиков, хотя автор думает, что и у нынешних политиков чутье тоже неплохое, только жадность мешает ему развиваться в правильном направлении. Так вот, значит, городские власти Амстердама собрались, раскурили трубки и приняли соломоново решение — заморозить цены на луковицы некоторых самых известных сортов. Но служба информации у них, наверное, действовала так себе, потому что к тому времени было известно уже свыше пятисот видов тюльпанов (в том числе, наверное, и больных тюльпанным вирусом). К тому же, чтобы беспрепятственно торговать луковицами, достаточно было переехать в соседний округ.
Некоторые муниципалитеты вообще запретили продавать луковицы на своих территориях. Торговцы, клеймя чиновников ретроградами и обвиняя их в умышленном торможении прогресса, перебирались к соседям.
Бюргеры же начали продавать семейные драгоценности, картины и землю, чтобы вложить деньги в луковицы. Те, кто был не в состоянии заплатить за луковицу, могли купить семена, продававшиеся гранами (в каждом гране около двадцати семян). Это было дешевле, но рискованнее: семена могли и не взойти, зато в случае удачи уже на следующий год можно было торговать луковицами.
А главное — начался селекционный бум. Каждый стремился вырастить новый сорт. Живи в то время в Голландии Мичурин, он бы, безусловно, стал миллиардером — каждый новый вид приносил успешному селекционеру сотни и тысячи процентов годовых. Может быть, и Амстердам переименовали бы в Мичуринск.
Как-то раз некоему Клаусу, бросившему профессию коммивояжера ради тюльпанов, удалось вывести на своем огороде тюльпаны глубокого темно-синего цвета — знаменитые черные тюльпаны. Всего-то три луковицы. Но он был по уши в долгах, поэтому вынужден был их продать. Покупатели, не торгуясь, заплатили требуемую тысячу флоринов и тут же, на глазах потрясенного селекционера, раздавили луковицы каблуком. Это были представители конкурирующей фирмы, которая тоже вывела похожий тюльпан.
Это прямо удивительно — нежный и хрупкий цветок, с тончайшими лепестками непостижимой, просто-таки телесной упругости, стал причиной таких шекспировских страстей! Не напоминает ли нам эта история лопнувший информационно-технологический пузырь в начале нового тысячелетия? Невидимые миру микрочипы и печатные платы, на взгляд автора, не менее эфемерны, чем трогательные алые цветы.
Торговля тюльпанами росла как снежный ком. Наплыв покупателей был таков, что традиционный метод торговли «деньги на бочку» — пришел в магазин, поговорил с продавцом и заплатил деньги — уже не справлялся с масштабами сделок. И тогда некий голландский купец, благородного, впрочем, происхождения — в Голландии торговля считалась вполне почетным делом, — ван ден Берсе изобрел биржу. Кстати, слово «биржа» и происходит от его имени. Он вывесил у себя в магазине огромные черные доски, на которых мелом писали названия сортов тюльпанов и цифры котировок. И никаких денег и никаких бочек! И самое главное, никаких тюльпанов — цифры, контракты, опять цифры, опять контракты… Торговля впервые в мире стала виртуальной. Люди покупали тюльпаны, не видя их, а продавцы продавали тюльпаны, которых у них не было. Никакого, как они считали, риска в этом нет, ведь почти все покупали луковицы не для того, чтобы выращивать их в своем саду, а для того, чтобы с выгодой продать. Тогда же были изобретены и фьючерсные контракты. Короче говоря, заключались договоры о поставках луковиц на будущее по определенной цене. Это уже настоящая торговля воздухом. Вам это ничего не напоминает?
Если напоминает, тогда вы прекрасно понимаете, чем это кончилось: 3 февраля 1637 года биржа — а это была уже самая настоящая биржа — лопнула. К обеду все конторы были закрыты. Никто не хотел покупать тюльпаны! Один за другим разорялись мелкие предприниматели, вовлеченные в эту безумную торговлю воздухом, — им нечем было выплачивать кредиты.
Правительство Голландии наконец спохватилось. Почему-то правительства всегда спохватываются с большим опозданием. Все сделки с тюльпанами были исключены из юридического пространства — ни продавцы, ни покупатели тюльпанных луковиц больше не пользовались правом искать правосудие в конфликтных ситуациях. То есть прямого запрета торговать не последовало, но никто никому ничего не гарантировал.
Разорились тысячи мелких трейдеров. Страна на десятилетия погрузилась в депрессию.
Так что американцы здесь ни при чем. Финансовые кризисы изобрели голландцы, и они же несут за них ответственность перед историей. Именно они создали тип одуревшего от жадности оболтуса, уверенного, что можно жить в кредит и делать деньги из ничего. Но цветы выращивать не перестали. Именно Голландия и сегодня является крупнейшим в мире экспортером цветов, в том числе и тюльпанов.
«Ночной дозор» и лимбургский сыр
На следующий день перед тем, как двинуться в Амстердам, пришлось покидать все наши вещи в машину — заказанные три дня в «Кампаниле» в Гауде истекли, — мы к вечеру должны были вселиться в аналогичный отель в Амерсфорте.
На этот раз я, во-первых, примерно знал, как найти в Амстердаме место для парковки, а во-вторых, у нас не было никаких дел — мы начали с Государственного музея. Я уже говорил, что описывать музеи — дело неблагодарное, поэтому ограничусь только впечатлением от «Ночного дозора».
Прежде всего, я никогда не представлял себе его размеров — нет привычки читать мелкий шрифт под репродукциями: «масло, холст…» и, как правило, размеры картины. Так вот, размер этой, пожалуй, самой знаменитой картины Рембрандта — 4,4 на 3,6 метра (это по справке, на самом деле она показалась мне еще больше).
Она висит в торце длинной галереи высоченных залов, так что видно ее уже метров за пятьдесят, и именно с этого расстояния поражает феноменальный стереоскопический эффект — что там говорилось когда-то о световой перспективе?.. Не знаю, всем ли известно, что на картине изображены вовсе никакие не дозорные, а подгулявший отряд амстердамских вольных стрелков, который за привычку бузить по ночам назвали «ночным дозором». Эта-то банда и заказала Рембрандту свой групповой портрет. Некий капитан Франц Баннинг Кок, стоящий в центре картины, оплатил львиную долю заказа, а остальные шестнадцать балбесов тоже внесли каждый свою долю — в зависимости от того, насколько почетное место на картине отвел им Рембрандт.
И вот, по мере приближения к картине, точно так же, как в реальности, из тени выступают все новые и новые фигуры — солдаты и зрители. В позах и движениях стрелков нет и намека на какой-то военный порядок — наоборот, все они со своими пиками и барабанами создают впечатление полного хаоса, уравновешиваемого лишь стабильной и твердой фигурой еще не окончательно охмелевшего капитана, стоящего в центре с простертой рукой, и его, по-видимому, заместителя, по левую руку от капитана, освещенного золотисто-лунным театральным светом. Вообще вся картина производит впечатление мастерски поставленной театральной мизансцены. И я так и не смог найти ответа на загадку — откуда взялась крошечная девочка в длинном тяжелом платье, которой тоже досталась хорошая порция света, золотой ангел, убегающий назад в противовес направленному вперед движению всей группы? Ей явно не по пути с этими пьяными обормотами. Кстати, историки живописи утверждают, что это на самом деле никакая не девочка, а мальчик в девчачьем платье, сын кого-то из стрелков… Ну, это для экспертов.
Ознакомительная версия.
