Возникновение дуально-стадной организации, обеспечившей полное удовлетворение полового инстинкта людей путем общения с индивидами, принадлежащими к другому коллективу, сняло все препятствия, мешавшие неограниченному расширению сферы действия половых табу. Результатом было быстрое возрастание длительности периодов воздержания от половых отношений между членами коллектива и сокращение числа промискуитетных праздников, приведшее к тому, что половое общение внутри коллектива было сведено до минимума, утратило всякое реальное значение и в конце концов фактически перестало практиковаться, за исключением лишь кратковременных периодов, приобретших чисто ритуальное значение оргиастических празднеств.
Происшедшее по существу полное вытеснение половых отношений из жизни коллектива в определенной степени было обусловлено потребностями развития производства. Половые отношения между членами коллектива и в этот период, возможно, в какой-то мере мешали производству орудий, охоте и другим видам хозяйственной деятельности. Но этим дело не исчерпывалось.
Как уже указывалось, на протяжении всего периода существования первобытного стада всем ходом жизни формирующихся людей в их головы вбивалось сознание опасности половых отношений между членами коллектива для самого коллектива, сознание того, что эти отношения вредно влияют на исход человеческой практической деятельности, что они угрожают самому существованию коллектива и тем самым его членов. Это стихийно вырабатывавшееся на протяжении десятков и сотен тысячелетий сознание вредоносности половых отношений между членами коллектива окончательно оформилось в эпоху завязывания и упрочения половых отношений между членами разных тотемистических стад.
Как уже было выяснено выше, скрещивание между членами разных тотемистических стад в необычайно короткий срок ликвидировало все вредные последствия предшествовавшего длительного инбридинга. Следствием завязывания половых отношений между членами разных коллективов было резкое возрастание рождаемости и появление необычайно жизнеспособного, крепкого и плодовитого потомства. Контраст между результатами половых отношений внутри коллективов и результатами половых отношений между членами разных коллективов был столь разительным, что не мог остаться незамеченным. Осознание вреда кровосмешения в таких условиях было неизбежно. И он был осознан, но своеобразно.
Вредные биологические последствия кровнородственного скрещивания, осознаваясь, выступали перед людьми этой эпохи как зримое, наглядное, конкретное проявление той социальной по своей природе опасности половых отношений между членами коллектива, убеждение в существовании которой навязывалось формирующимся людям на протяжении всей истории первобытного стада объективными условиями их жизни. Осознание вредных биологических последствий длительного и тесного кровнородственного скрещивания, становясь, возникало, таким образом, как форма осознания социальной по своему источнику опасности половых отношений между членами коллектива для коллектива. И тем самым бывшее до этих пор крайне смутным и неопределенным сознание опасности половых отношений между членами коллектива для самого коллектива, получая данную форму, оформляясь, становилось все более отчетливым. Так шло формирование, становление экзогамного табу, экзогамного запрета[118].
Формируясь как отражение становившейся реальной, объективной экзогамии человеческого коллектива, экзогамное табу оказывало обратное влияние на породившие его отношения, закрепляя возникавшую экзогамию. С окончательным оформлением экзогамного запрета тотемистическое стадо стало полностью экзогамным коллективом, окончательно превратилось в род, родовую коммуну.
Убеждение в том, что половые отношения внутри коллектива представляют для него величайшую опасность, оформившееся в период становления экзогамии и рода, настолько глубоко вошло в сознание людей родового общества, что, как об этом свидетельствуют данные этнографии, сохранялось долгое время спустя и после того, как причины, породившие его, давно уже исчезли. Экзогамное табу на всем протяжении существования и развития родового общества было одной из основных норм его морали. Нарушение экзогамного запрета рассматривалось как действие, навлекающее опасность на весь коллектив, как преступление против коллектива и сурово каралось. Обычным наказанием за нарушение экзогамии была смерть (Fison and Howitt, 1880, р.63–66; Codrington, 1889, 1891; Spencer and Gillen, 1899a, p. 100; Howitt, 1904, p. 183, 332; G.Brown, 1910, p.27; Rivers, 1914b, I; Frazer, 1914. IV, p.157; Powdermaker, 1933, p.266; Malinowski, 1948, p.389, 424–425 и др.).
С окончательным вытеснением половых отношений из жизни коллектива, с возникновением экзогамии половые отношения между членами разных коллективов из правила превратились в необходимость. В результате связь между двумя коллективами стала нерасторжимой. Дуально-стадная организация превратилась в дуально-родовую.
Дуально-родовая система возникла как социальная организация половых отношений между членами двух человеческих коллективов, т. е. как организация брачная. Первой нормой брака был, таким образом, брак не между индивидами, взятыми сами по себе, а между двумя родами, коллективами, группами людей, брак коллективный, групповой, дуально-родовой. О том, что первоначальные брачные отношения носили именно такую форму, свидетельствуют особенности классификационных систем родства турано-ганованского типа (Fison and Howitt, 1880, р.58–60; Rivers, 1907, 1914а, р.72–77; 1914b, II, р.80–85; 1932, р.66–67; Кричевский, 1936, с.260 сл. и др.).
Таким образом, на заре родового общества экономические, производственные отношения, с одной стороны, и половые, детопроизводственные-с другой, полное 1ыо исключали друг друга. Люди, входившие в состав одного хозяйственного коллектива, не могли вступать в половые отношения друг с другом. Производственный коллектив был строго экзогамным, т. е. был родом. Соответственно люди, имевшие право вступать в половые отношения, не могли принадлежать к одному хозяйственному коллективу. Они обязательно должны были входить в состав разных производственных ячеек общества, а следовательно, и жить раздельно. Если экономический коллектив был экзогамным, то дуально-родовой брак носил, если можно так выразиться, дисэкономический, а потому и дислокальный характер[119]. Взгляда на первоначальный брак как на дислокальный придерживались такие крупные советские этнографы, как С.П.Толстов (1935, с.34–35), А.М.Золотарев („Очерк истории родового строя", с.71–74, 94, 121). М.О.Косвен (19486, с.7–9; 1957, с. 126).
В силу дисэкономичности и дислокальности дуально-родового брака человек мог принадлежать только к тому коллективу, в состав которого входила его мать, и ни к какому другому. Принадлежность человека к полностью совпавшему с родом определенному хозяйственному коллективу была столь само собой разумеющейся, что никакой потребности в исчислении родства не было. Не было никакого счета родства, в том числе и материнского. Человек считался принадлежавшим к тому или иному роду вовсе не потому, что к нему принадлежала его мать, а потому, что действительно к нему принадлежал и ни к какому другому принадлежать не мог. Род практически был материнским, но это обстоятельство на той стадии никак не осознавалось и не играло никакой роли. Формой осознания единства первоначального рода, как и формой осознания единства позднего первобытного стада, был тотемизм.
Как уже указывалось в главе II, по вопросу о том, как образовалась дуально-родовая организация, существуют различные точки зрения. Одни ученые считают, что она возникла в результате разделения эндогамного коллектива на два экзогамных, другие — что она возникла в результате соединения двух ставших с ее образованием экзогамными первоначально совершенно самостоятельных коллективов. Из этих двух точек зрения единственно правильной, по нашему мнению, является вторая. Кроме приведенных выше данных, в пользу такого взгляда говорит обширный фактический материал, которым располагает этнографическая наука. На этом материале следует хотя бы коротко остановиться, ибо он позволяет уточнить некоторые моменты процесса становления дуально-родовой организации.
У довольно большого числа племен и народов, сохранивших дуальное деление, отмечено существование глубокого убеждения в том, что члены двух фратрий отличаются друг от друга рядом физических, а иногда и духовных особенностей, хотя объективными научными исследованиями реальных различий между ними не обнаруживается. Так, например, арунта говорили о членах одной половины как о „больших людях", а о членах другой как о „маленьких людях" и рассматривали первых как обладателей прямых волос, а вторых — как обладателей курчавых волос (Spencer and Gillen, 1927,1, p.42). Наделе никаких реальных различий между людьми двух половин племени ни в размерах тела, ни в характере волос обнаружено не было (1927, I, р.42; II, р.597–599). Существование подобного рода верований зафиксировано почти по всей Австралии (Mathew, 1910), причем они нередко сочетаются с легендами, повествующими о происхождении фратрий от двух различных групп предков, одна из которых пришла из далекой страны (Золотарев. 1931, с.67–68). Так, например, согласно преданию арапда (арунта), племя это образовалось во времена мангаркингер-кинна (= альчера) из неразвитых существ, делившихся на две строго отличные группы: жителей земли и жителей моря (Золотарев, 1931, с.67).
