руки, нежно). Птица моя белая...
Ирина. Когда я сегодня проснулась, встала и умылась, то мне вдруг стало казаться, что для меня все ясно на этом свете, и я знаю, как надо жить[6]. Человек должен трудиться, работать в поте лица, кто бы он ни был, и в этом одном заключаются смысл и цель его жизни, его счастье, его восторги. Как хорошо быть рабочим, который встает чуть свет и бьет на улице камни, или пастухом, или учителем, который учит детей, или машинистом на железной дороге... Боже мой, не то что человеком, лучше быть волом, лучше быть простою лошадью, только бы работать, чем молодой женщиной, которая встает в двенадцать часов дня, потом пьет в постели кофе, потом два часа одевается... о, как это ужасно! В жаркую погоду так иногда хочется пить, как мне захотелось работать. И, если я не буду рано вставать и не буду трудиться, то откажите мне в вашей дружбе, Иван Романыч!
Чебутыкин {нежно). Откажу, откажу...
Ольга. Отец приучил нас вставать в семь часов. Теперь Ирина просыпается в семь и по крайней мере до девяти лежит и о чем-то думает, и с таким серьезным лицом!®
Ирина. Не говори, Оля, не говори...1"
Тузенбах. Мне так понятно это томление, тоска по трудед. Я не работал ни разу в жизни. Родился я в Петербурге, холодном и праздном, в семье, которая никогда не знала труда и никаких забот. Помню, когда я приезжал домой из корпуса, то лакей стаскивал с меня сапоги, я капризничал в это время, а моя мать смотрела на меня с благоговением и удивлялась, когда другие смотрели на меня иначе. Меня оберегали от труда, но не уберегли от влияния этой надвигающейся на всех нас громады, этой славной здоровой бурие, которая идет, уже близка и скоро сдует с нашего общества лень, равнодушие, предубеждение к труду иж гнилую скуку3. Через какие-нибудь 25—30 лет работать будет уже каждый человек. Каждый!
Чебутыкин. А я не буду работать".
Соленый. Не в обиду будь сказано, через 25 лет вас уже не будет на свете, слава богук.
Чебутыкин (смеется). А я в самом деле никогда ничего не делал, честное, благородное слово... аКак вышел из университета, так не ударил пальцем о палец, даже ни одной книжки не прочел, а читал одни только газеты. (Вынимает из кармана газету5.) Вот... Знаю по газетам, что был, положим, Белинский®, а что он там писал, не знаю, честное словог... Ничего не делал всю жизнь, и всю жизнь мне было некогда почему-то .к
Стук в пол из нижнего этажа.
Вот видите... Зовут меня вниз, кто-то ко мне пришел... Я сейчас приду... погодите. (е Уходит, расчесывая бороду.)
Ирина. Это он что-то выдумал.
Тузенбах. Да. Ушел с торжественной физиономией, очевидно, принесет вам сейчас подарок.
И р и н а. Как это неприятно.
Ольга. Да, это ужасно. Он всегда делает глупости.
М а ш а. Слава богу, слава нам, Туртукай взят и мы тамж... (Встает и напевает тихо.)
Ольга. Тебе грустно, Маша?[7]
Маша (напевая, надевает шляпу).
Ирина. Куда ты?
Маша. Домой.
Ирина. Странно.
Тузенбах. Уходить с именин!
Маша. Все равно. Приду вечерком... Прощай, моя милая", моя хорошая... (Целует Ирину.) Желаю тебе еще раз, будь здорова, будь счастлива. В прежнее время, когда был жив отец, к нам на именины приходило всякий раз по тридцать — сорок офицеров, было шумно, а сегодня ь тихо, как в пустыне... Я уйду... Сегодня я в мерлехлюндии, не весело мне, и ты не слушай меня. (Сквозь слезы смеясь31.) После поговорим, а пока прощай, моя милая, пойду куда-нибудь.
Ирина (недовольная). Ну, какая ты...
Ольга (плачет тйхо)м.
Соленый: Все это философистика, эта ваша софистика, мистика, извините, не стоит гроша медного. Все это брандахлыстика[8].
Маша. Что вы хотите этим сказать0?
Соленый. Ничего. Он ахнуть не успел, как на него медведь насел.
Пауза.
Маша {Ольге сердито). Не реви!
Входят Анфиса и Ферапонт с тортом.
Анфиса. Сюда, батюшка3. Входи, ноги у тебя чистые. {Ирине.) Из земской управы, от Протопопова Михаила Иваныча... Пирог...
Ирина. Спасибо... Поблагодари... (Принимает пирог[9].)
Ферапонт. Чего?
Ирина {громче). Поблагодари!
Ольга. Нянечка, дай ему пирога. Ферапонт, иди, там тебе пирога дадут.
Ферапонт. Чего?
Анфиса. Пойдем®. {Уходит с Ферапонтом.)
Маша. Не люблю я этого Протопопова. Ты не пригласила его, это хорошог.
,•-"- Входят Чебутыкин и солдат с серебряным самоваром, гул изумления и недовольства.
Ольга {закрывает лицо руками). Самовар! Это ужасно! {Уходит в залу к столу.)
Ирина. Голубчик, Иван Романович, что вы делаете!
Тузенбах {смеется). Я говорил вам!
Маша. Иван Романыч, у вас просто стыда нет!л
Чебутыкин. Милые мои, хорошие мои, вы у меня единственные, дороже всего на свете..,е Мне скоро шестьдесят летж, я старик, одинокий, поганый[10] старик... ничего ни во мне, ни у меня нети хорошего к, и если бы не вы, то я, должно быть, спился бы уже, или просто-напросто пустил бы себе пулю в лоб...л {Ирине.) Милая, деточка моя, я знаю вас со дня вашего рождения... носил на руках... Я любил покойницу мать...м
Ирина. Но зачем такие дорогие подарки!
Чебутыкин {сквозь слезы, сердито). Дорогие, дорогие...[11] Ну, вас совсем! (Денщику.) Неси самовар туда! 0
Денщик уносит самовар в залу.
Анфиса {проходяв залу п). Милые, полковник незнакомый!.. Уж пальто снял?, сюда идет... Красавец, батюшки еветы...с
Тузенбах. Это т Вершинин, должно быть.
Входит Вершинин.
Тузенбах. Подполковник Вершинин!
Вершинин (Маше и Ирине). Честь имею представиться: Вершинин. Очень, очень рад, что, наконец, я у вас. Какие вы стали! Ай, ай! И р и н а. Садитесь, пожалуйста. Мы очень рады®.
оооОо оо
ЦЕНЗУРНЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР ПЬЕСЫ «ТРИ СЕСТРЫ» Лист первый
Сверху цензорское разрешение постановки от 18 декабря 1900 г.
Музей Художественного театра, Москва
Вершинин (весело). Как я рад, как я рад! Но ведь вас три сестры. Я помню, три девочки... Лиц уже не помню, но что у[12] полковника Прозорова были три маленьких девочки, я отлично помню и видел ихв... Как идет время!..г
Тузенбах. Александр Игнатьевич из Москвы.
Ирин а. Из Москвы? Вы из Москвы!
Вершинин. Да, оттуда. Ваш покойный отец был там батарейным
