Самой большой проблемой психиатрических лечебниц, все еще напоминавших скорее приюты для умалишенных, чем клиники, была постоянная нехватка коек и средств. Новые больные прибывали и в большинстве своем задерживались надолго, нередко на всю оставшуюся им жизнь. Как правило, это были бедные, неприспособленные люди, которым, кроме больницы, некуда было идти. При малой доле вылеченных и выписанных, больницам требовались все новые места. Врачи пребывали в постоянных хлопотах о расширении больниц, постройке новых зданий, получении финансирования, которое, по их мнению, никогда не было достаточным. Чтобы превратить психиатрическую больницу из места содержания душевнобольных в место лечения, необходимо было решить проблему хроников. Одним из средств здесь стало строительство загородных колоний, где больные должны были работать, производя продукты для своего пропитания. По решению совета Рязанской больницы в 1885 году началось сооружение такой загородной колонии; ее постройкой руководил Баженов.
В добавление к колонии, он планировал разместить нетяжелых пациентов в крестьянских семьях — за это крестьяне должны были получать небольшую плату. Такая форма присмотра уже практиковалась в Бельгии под названием «patronage familial» — посемейное призрение. Баженов первым ввел ее в России. Эксперимент длился два года и столкнулся с трудностями. Согласно советскому историку, против выступили зажиточные крестьяне, которые из-за этого теряли дешевую рабочую силу. В деревне начались поджоги, вину за которые возложили на душевнобольных. Опасаясь вмешательства центральных властей, местное земство прекратило финансирование проекта37. Вопреки сопротивлению земства и критике со стороны коллег, утверждавших, что то, что возможно в бельгийской деревне, вряд ли реально осуществить за ее пределами, Баженов предпринял несколько попыток возобновить посемейное призрение. Примером ему служили врачи психиатрических заведений Шотландии, которым удалось преодолеть сопротивление местных скептиков.
Во время своей заграничной поездки Баженов посетил множество психиатрических учреждений в разных странах Европы. Такие «психиатрические экскурсии» не были редкостью: многие выпускники университетов заканчивали образование в Европе. Баженов писал, что самое сильное впечатление на него произвело посещение психиатрической больницы в Глазго, где не было специальных «крепких» палат для буйных и шумных пациентов38. Он решил ввести систему нестеснения — nonrestraint system — у себя в Рязани. Двери в палатах больше не запирались на ключ, отменялись смирительные рубашки и изоляторы. Нововведение также не обошлось без происшествий. Когда Баженов был в отъезде (в 1889 году он участвовал в конгрессе по психиатрии, проходившем во время Всемирной выставки в Париже), в реке утонул пациент. Баженову пришлось выдержать борьбу, но он не отказался от системы нестеснения. Как он писал, «либо открытые двери с риском несчастного случая, либо двери на запор, заборы кругом и прогулки под присмотром. Я предпочитаю первое и, как во время постройки, так и во время организации больницы имел в виду open door и сопряженный с нею риск, на который я и шел». Не переубедила его и еще одна случайная смерть пациента: «Не сомневаюсь, что оба несчастья нынешнего года вызовут известное волнение в рязанском общественном мнении и разговоры в земском собрании, но что же делать? — Нам приходится воспитывать общественное мнение и быть пионерами. Несчастье с Силичевым принадлежит к тем, которые, по моему мнению, было невозможно предвидеть»39.
В годы работы в Рязанском земстве Баженов оставался под постоянным полицейским надзором. В Министерстве внутренних дел на него было заведено дело и собран компромат: Баженов сдавал квартиру участвовавшим в волнениях студентам, произнес речь с критическими замечаниями в адрес режима на праздновании Московского университета, собирал по подписке деньги на Фонд помощи нуждающимся молодым литераторам им. Салтыкова-Щедрина; ему был запрещен выезд за рубеж. После защиты в 1893 году докторской диссертации он теоретически мог претендовать на должность университетского преподавателя. Но три его прошения о назначении приват-доцентом в Московский университет были отклонены из-за его «политической неблагонадежности». С 1898 по 1901 год Баженов возглавлял психиатрическое отделение Воронежской городской больницы. И только в 1902 году Министерство внутренних дел утвердило назначение его на кафедру «История и энциклопедия медицины». Он стал читать курс о «психических эпидемиях» — теме, волновавшей его с памятного представления «Дамы с камелиями».
Став светским человеком, Баженов обнаружил и другие подтверждения тому, что, говоря словами Тарда, «1а soci6t6, c’est Timitation»40. Общественную жизнь он знал не понаслышке: благодаря своему темпераменту, Николай Николаевич успевал быть профессором, революционером, основателем масонской ложи, фигурой артистического мира. На собраниях московского Литературно-художественного кружка, который посещала «вся Москва», Баженова часто видели за одним столиком с родственниками Толстого и Достоевского. Кружок привлекал не только художественную интеллигенцию, но и богатых буржуа, — прежде всего, своим ночным казино, доход от которого поступал на кружковские нужды41. В течение ряда лет Баженов был председателем кружка, хотя и не всегда ладил с некоторыми его завсегдатаями. Язвительный Андрей Белый, которому «психиатрический стиль» Баженова был не по нутру, писал о нем: «пикуреец и циник до мозга костей, он любил шансонетку, вино и хорошеньких дам и плевал на все прочее… считая — масону, спецмейстеру, мужу науки ничто не препятствует закан-канировать над убеждениями пациентов; научнейшим образом проканканировал по жизни, точно мстя ей за что-то»42.
Антипатия была взаимной: Баженов не любил и критиковал авангардные течения в литературе. Его статья «Символисты и декаденты: психиатрический этюд» (1899) была направлена против отечественных представителей авангарда, которых Баженов обвинил в отсутствии оригинальности, подражании французским поэтам Шарлю Бодлеру, Жерару де Нервалю и Полю Верлену. Только этим последним, согласно Баженову, удалось творчески переработать свой опыт душевной болезни43. Статья Баженова была переиздана и вошла в его сборник «Психиатрические беседы на литературные и общественные темы» (1903) — за него автор был награжден престижной Пушкинской премией, которую Академия изящных искусств присуждала за успехи в литературе. Статья о Баженове имелась во влиятельном литературоведческом издании «Подготовительные материалы для словаря российских писателей»44.
Баженов стал одной из «московских достопримечательностей»: он не пропускал ни одной премьеры, сам устраивал импровизированные костюмированные балы45. Выступал он и с публичными лекциями, в диспутах и даже третейском суде — против писателя Василия Немировича-Данченко, который в печати обвинил психиатров в незаконном помещении в больницы здоровых людей. Состоявшийся по требованию Баженова суд закончился «клубным примирением». «Но еще раньше можно было сказать, — отмечал наблюдатель, — что Немирович-Данченко, как писатель, склонен к чрезмерной экзажера-ции, а господин Баженов — любитель эффектных литературных жестов, и эта родственная особенность дарования того и другого приведет к пустому исходу». По свидетельству хорошо знавшего его коллеги, «нигде Николай Николаевич не чувствовал себя так хорошо, как на эстраде и на кафедре»46. Когда его пригласили прочитать лекцию о «психологии театра» для артистов Московского художественного театра, он мог опереться и на собственный богатый опыт.
В Москве организаторский талант Баженова расцвел. Вначале он получил должность в первой в Москве частной клинике, принадлежавшей Марии Федоровне Беккер (основана в 1831 году). А вскоре, в 1904 году, был назначен главным врачом старейшей в городе Преображенской психиатрической больницы. Кроме университета он преподавал на Высших женских курсах. Баженов демонстрировал на своих лекциях «знаменитого счетчика Араго, угадывателя мыслей и шамана-колдуна»47. Обычно дневные часы он делил между Преображенской больницей и Высшими женскими курсами, а вечерами принимал в собственной частной клинике в Красном Селе. Терапевтические методы Баженова были типичными для психиатрии XIX века, возлагавшей надежды на режим, уход и моральное воздействие. В Преображенской больнице применяли гидротерапию — ванны и души, а медикаментозное лечение было ограничено приемом бромида и инъекциями скополамина. «Баженов шутя говорил, что он, кроме брома, никакого другого рецепта выписывать не умеет, — вспоминала его ученица и сотрудница по
